ГЛАВА 1.
В большой комнате в очаге пылал огонь. Отдельные языки пламени, взвиваясь, почти лизали перекладину, на которой висел котелок. Булькала вода, но на нее никто не обращал внимания.
Три брата сидели у стола, отгородившись спинами от очага. Снаружи шумела непогода. Время от времени в трубе начинало гудеть, и тогда огонь ярился. Издалека слышался гул ветра, скрежет веток старых яблонь и стоны.
Жак робко примостился с краю стола, посматривая на старших братьев. В семье его считали несмышленым и обращались соответственно. Все решения за него всегда принимал отец, а когда он слег несколько дней назад, старшие братья. При этом Пьер и Поль понимали друг друга с полуслова. Они и сейчас время от времени обменивались косыми взглядами, словно совещались.
- Непогода-то как разгулялась, - протянул Жак. – Ветер…
Его слова остались без ответа.
- В такую погоду хороший хозяин собаку на улицу не выгонит, - продолжал Жак. – Страшно…
- Тебя волнует только это? – нарушил молчание Поль.
- А что еще? Отец… он умирает…
Мельник умирал тяжело и долго. Вот уже несколько дней он не вставал с постели, метался в жару, то проваливаясь в забытье, то приходя в себя и начиная бормотать обрывки молитв пополам с проклятьями. Порой его начинало корчить от боли, порой он лежал пластом и тихо плакал.
Ветер выл уже третий день, то усиливаясь до урагана, то почти затихая. Под его порывами гнулись и ломались ветки деревьев, содрогались соломенные крыши, теряя клочья кровли, в реке вздулись волны, а крылья ветряной мельницы то принимались бешено крутиться, то замирали, постанывая от напряжения. Ураган, бушевавший третий день, постепенно усиливался, срывая крыши, переворачивая пустые телеги и сбивая с ног людей. Старые ивы, росшие на берегу реки, стонали и трещали под его порывами. Обломанные ветки падали в воду и уносились течением. Поперек дороги рухнул вяз – дерево разломилось надвое, перегородив дорогу.
В доме было тихо. Слышался только вой ветра и потрескивание крыши над головой. Печь топилась плохо – ветер создавал такую тягу, что огонь просто не задерживался, улетая вместе с дымом. Хлопала ставня.
В эту непогоду умирал старый мельник.
Он лежал в полутьме своей спальни, вытянувшись на жестком ложе, запрокинув голову, и свет свечей обрисовывал на стене силуэт его запрокинутой головы с округлым лбом. Запавшие глаза казались двумя черными провалами. Стиснув зубы, он скрежетал ими в бессильном чувстве то ли гнева, то ли отчаяния. Большие руки с узловатыми пальцами непрерывно двигались по одеялу, словно жили отдельной жизнью. Дыхание с хрипом вырывалось из груди, и все его сухое жилистое тело содрогалось при каждом вздохе, словно воздух у губ был тверд, как камень и его приходилось откусывать и глотать.
Три сына мельника сгрудились возле постели отца. Впереди стояли старшие сыновья, похожие как близнецы Пьер и Поль. Опустив головы, набычившись, они смотрели на родителя в молчаливом ожидании. Жена старшего, Поля, жалась за спиной мужа, тоненько всхлипывая и время от времени косясь на дверь. В другой комнате в люльке был оставлен ее ребенок, и мать чутко прислушивалась к звукам извне.
- Где… - с хрипом пробился слабый голос старика, - где… вы…
- Здесь, - Поль подался вперед. – Мы здесь, отец.
Потянулся, дотронулся до его узловатых пальцев, торопливо отдернул руку.
- Все?
- Да.
Пьер обернулся через плечо. В углу жался третий сын мельника, последыш Жак. Старшим братьям было около тридцати, а ему лишь недавно минуло восемнадцать.
- Подой… подойдите… все…
- Жак, - Пьер махнул рукой брату. Тот вытянул шею, подался вперед. Впился глазами в лицо отца, затаив дыхание.
- Де-ти… - с натугой прохрипел старик, - дети… жи… вите вме…вместе… Мельницу… мельницу – тебе, Поль…
- Да, да, - закивал тот. – Я буду хорошим хозяином… обещаю тебе, отец, я…
- Братьев… не оставь…
- Да-да, конечно! – заторопился тот. – Мы всегда будем вместе, а как же! Ты не сомневайся, отец!
- Не сомневайся, - прогудел Пьер. Жак только всхлипнул.
- Вы… все мои… все мои сыновья, - мельник перевел взгляд на молодых мужчин. – Я… хотел дать вам… дать все… что в силах… человеческих и…
Он застонал, захрипел, словно ему в живот вонзился раскаленный прут.
- Отец! Отец, что с вами? – чуть ли не хором загомонили все. Словно подпевая им, за окном пронзительным голосом взвыл ветер.
- Я… ухожу, - немного успокоившись, прохрипел мельник. – И хочу… хочу отдать вам… одному из вас… самому достойному… самому… м-м-м… - он оскалился, задергал головой из стороны в сторону, словно что-то терзало его изнутри, - одному из вас… главное… Дети! Я богат! – вдруг торопливо и жарко зашептал он. - Вам не снилось такое богатство… сказочно… вы… не поверите, но это правда… Я… оставлю это одному… только одному… он получит все. Все, что я… что я… я…
Голос его прервался. Оскалив зубы, закатив глаза, мельник откинулся на подушки.
- Отец! Отец! – сыновья бросились к нему, тормоша. – Что это за богатство? О чем вы говорите? Откуда?
Они тормошили, толкали, даже трясли его с трех сторон, вернее, с двух, потому что плечистые старшие братья не давали Жаку ближе подойти к кровати. Он только слегка тряс одеяло, которым были прикрыты ноги отца, холодные даже сквозь покрывало.
Казалось, все кончено, и мельник умер, но вот он дернулся, как от удара, захрипел, выгибаясь дугой.
- Я отдам… отдам, - захрипел он, - одно одному… приходите через… через три дня после… после… на могилу… в полночь… Там! Там я скажу… у-у-у-уу…
Он завыл, зарычал сквозь стиснутые зубы, забился в судорогах.
Пьер и Поль отпрянули, пораженные. За перегородкой зашелся в плаче ребенок в колыбельке, и жена Поля, всхлипнув, метнулась к нему.
- Отец?
Братья попятились, крестясь. На груди умирающего невесть откуда взялся черный кот.
Этот кот жил при мельнице так давно, что к нему уже привыкли и не обращали внимания. Он ни к кому не ластился, никогда не мурлыкал и не терся о чьи-нибудь ноги. Держался в стороне, ни разу не зашел в дом. И тем более ни разу не видели, чтобы он принес крысу или мышь. Он просто жил при мельнице, и было не понятно, как он очутился тут, в комнате.
- Брысь! – крикнул Пьер, замахиваясь.
Кот вздыбил шерсть, махнул лапой.
- Пр-р-раучь!
- Господи спаси и сохрани! – Поль закрестился, пятясь. Кот завыл, выгибаясь дугой на груди мельника. Глаза его полыхнули огнем, и три брата, толкая друг друга, кинулись бежать.
Когда дверь захлопнулась и испуганные голоса, смешавшиеся с плачем ребенка, стали затихать, черный кот не спеша развернулся, усаживаясь на грудь умирающего. Глаза его снова вспыхнули, но это уже был не тот огонь. Теперь в его чуть прищуренных зрачках светилось что-то вроде иронии.
