Человек начинает умирать в день своего рождения. Большинство людей живут, отрицая незримое присутствие смерти до того самого момента, пока не осознают, в преклонном возрасте или в тяжелой болезни, что она давно уже с ними рядом.
А вот Митчелл Рафферти мог с точностью до минуты назвать дату, когда он начал осознавать неизбежность смерти: понедельник, 14 мая, 11.43 утра, за три недели до своего двадцать восьмого дня рождения.
До этого момента он редко думал о смерти. Прирожденный оптимист, очарованный красотой природы и с улыбкой воспринимающий человечество, он не имел ни малейшей причины для того, чтобы задаться вопросом: а когда и как может быть доказана его смертность?
Когда зазвонил телефон, он стоял на коленях. Ему еще предстояло заполнить тридцать квадратиков красными и лиловыми бальзаминами. Сами цветы не пахли, но ему нравился запах, идущий от плодородной почвы.
Его клиенты, владельцы вот этого конкретного дома, любили сочные цвета: красный, лиловый, ярко-желтый, ярко-розовый. Белый и пастель их совершенно не устраивали.
Митч понимал почему. Выросшие в бедности, они создали успешное предприятие, много работая и не боясь рисковать. Их жизнь бурлила, и яркие цвета олицетворяли для них буйство природы.
В это вроде бы ординарное, но на поверку оказавшееся знаменательным калифорнийское утро солнце напоминало шар расплавленного сливочного масла, подвешенный в бездонной синеве.
И пусть оно еще не обжигало, а только грело, Игнатия Барнса прошиб пот. Лоб и щеки блестели, с подбородка капало.
Работая на той же клумбе, в десяти футах от Митча, Игги напоминал сваренного рака. С мая до середины июля его кожа не желала темнеть, только краснела. Так что два месяца в году, прежде чем наконец-то покрываться загаром, он мог спокойно прятаться в помидорах.
Игги не понимал важность симметрии и гармонию ландшафтного дизайна, не мог он и как следует подстричь розовые кусты. Но отличался трудолюбием и всегда умел поддержать разговор.
– Ты слышал, что случилось с Ральфом Ганди? – спросил Игги.
– Кто такой Ральф Ганди?
– Брат Микки.
– Микки Ганди? Я и его не знаю.
– Конечно, знаешь, – возразил Игги. – Микки частенько заглядывает в «Раскаты грома».
В баре «Раскаты грома» обычно собирались серфингисты.
– Я там давно уже не бывал, – ответил Митч.
– Давно? Ты серьезно?
– Абсолютно.
– Я думал, ты иногда туда все-таки заглядываешь.
– Значит, меня там недостает?
– Признаю, никто еще не назвал стул у стойки бара в твою честь. Ты нашел местечко получше «Раскатов грома»?
– А ты не помнишь, как три года тому назад приходил на мою свадьбу? – спросил Митч.
– Конечно, помню. Пирожки с морепродуктами были отменные, а вот рок-группа – выпендрежная.
– Они не выпендривались.
– А тамбурины?
– С деньгами у нас было не очень. Но, по крайней мере, на аккордеоне никто из них не играл.
– Только потому, что игра на аккордеоне требует более высокого интеллектуального уровня.
Митч вырыл ямку в земле.
– И на пальцах у них не было колокольчиков.
Вытирая пот со лба, Игги пожаловался:
– У меня, должно быть, эскимосские гены. Меня прошибает пот и при десяти градусах.
– Я больше не хожу по барам, – уточнил Митч. – Я – женатый мужчина.
– А что, нельзя совмещать семейную жизнь и «Раскаты грома»?
– Я предпочитаю дом любому другому месту.
– Ох, босс, как это грустно.
– Это не грустно – чудесно.
– Если посадить льва в клетку на три года, даже на шесть лет, он никогда не забудет, что такое свобода.
– Ты спрашивал льва?
– Мне не нужно спрашивать. Я и есть лев.
– Ты не лев. У тебя вместо головы чурбан.
– Я рад, что ты встретил Холли. Она – удивительная женщина. Но я предпочитаю свободу.
– Имеешь право, Игги. И что ты с ней делаешь?
– Делаю с чем?
– Со своей свободой. Что ты делаешь со своей свободой?
– Все, что пожелается.
– Например?
– Все. Если, к примеру, мне хочется съесть на обед пиццу с колбасками, я не должен спрашивать какую-то дамочку, что хочет она.
– Важный момент.
– И если я решу заглянуть в «Раскаты грома» и выпить несколько кружек пива, никто не будет проедать мне за это плешь.
– Холли не проедает плешь.
– Я могу насасываться пивом каждый вечер, и никто не будет звонить мне по мобильнику и спрашивать, когда я приду домой.
Митч начал насвистывать мелодию «Рожденный свободным»[1].
– И если какая-нибудь деваха подходит ко мне, я вправе станцевать с ней рок-н-ролл.
– Они постоянно подходят к тебе, не так ли, эти сексуальные девахи?
– Женщины нынче смелые, босс. Если им чего-то хочется, они это берут.
Митч усмехнулся.
– Игги, ты же не трахался с того времени, когда Джон Керри думал, что станет президентом[2].
– Не так уж и давно это было.
– А что случилось с этим Ральфом?
– Каким Ральфом?
– Братом Микки Ганди.
– Ах да. Игуана откусила ему нос.
– Кошмар.
– На берег накатывали десятифутовые волны, вот Ральф и несколько парней решили ночью отправиться на Клин.
Клином называлось знаменитое среди серфингистов место, оконечность полуострова Бальбоа на Ньюпорт-Бич.
– Набили сумки-холодильники сандвичами и пивом, а один из них привез с собой Минга.
– Минга?
– Игуану.
– Так это домашний любимец?
– Минг, он всегда был таким ласковым.
– А я думал, что игуаны злобные.
– Нет, нет, они нежные и очень привязчивые. Но так уж вышло, что какая-то девица, даже не серфингистка, просто притащилась с кем-то из парней, подсунула Мингу четверть дозы мета на кусочке салями.
– Давать рептилии наркотики – идея не из лучших.
– Минг, отведавший мета, стал совсем другим Мингом, – согласился Игги.
Положив совок, опираясь на каблуки, Митч спросил:
– Так Ральф Ганди теперь безносый?
– Минг не съел его нос. Только откусил и выплюнул.
– Может, ему не понравилось индейское мясо.
– У них была большая сумка-холодильник с банками пива, обложенными льдом. Они положили нос в холодильник и отвезли в больницу.
– Ральфа тоже прихватили?
– Им пришлось взять Ральфа. Нос-то его. Нос вроде бы стал синим, пока лежал в воде со льдом в сумке-холодильнике, но хирург, специализировавшийся на пластических операциях, пришил его на место, и теперь он не синий.
– А что случилось с Мингом?
– Отключился. Не приходил в себя сутки. Но теперь такой же, как всегда.
– Это хорошо. Скорее всего, это трудно найти клинику, где игуан лечат от наркомании.
Митч поднялся. Подобрал с земли три десятка пустых пластиковых горшочков из-под цветов. Понес к пикапу.
Пикап стоял у тротуара, в тени терминалии. Хотя дома здесь построили лишь пятью годами раньше, корни большого дерева уже вздыбили тротуар. Не приходилось сомневаться, что вскоре они проникнут и в дренажные трубы под лужайкой.
Так что решение подрядчика не устанавливать на этапе строительства барьер для корней, сэкономившее сотню долларов, выливалось в ремонтные работы, которые могли принести десятки тысяч сантехникам, ландшафтным дизайнерам и бетонщикам.
