Я не заезжал к бабушке уже несколько недель, поэтому свою порцию упреков и недовольного ворчания проглотил молча, без единого слова. Когда не стало деда, я не раз предлагал старушке перебраться ко мне – живу один в двухкомнатной квартире в центре города. Но она уперлась и ни в какую.
– Всю жизнь почти прожила в этом доме, и куда мне теперь? – как сейчас помню, на ней был ее вылинявший цветастый фартук в нелепые цветы, который она покупала лет тридцать назад. Руки в бока, взгляд мечет молнии. Ее потухшее после смерти мужа лицо снова запылало жизнью, задышало и наполнилось красками, а в глазах заскакали бесенята. Она взмахнула рукой, и в воздух поднялось облачко муки – бабушка пекла блины к моему приезду. – Никуда не поеду, и не проси. Садись за стол, только руки помой. Знаю я тебя, сполоснул пару раз и, считай, помыл.
Мне не хотелось с ней спорить, а по бабкиному характеру я знал, что уж если она что-то решила, то этот танк с места ничего не сдвинет.
– Просто переживаю за тебя,– ляпнул я и получил полотенцем по затылку.
– Ты за себя переживай, лоб,– бабушка отвесила мне звонкий щелбан.– Я уж как-нибудь справлюсь.
С тех пор так и повелось: старушка старалась бодриться, а я исправно заезжал к ней каждую неделю на выходные, развлекал сплетнями с работы, рассказывал о себе.
Странно вышло, но мать пережила дочь – моя мать умерла буквально пару лет назад, а потом от болезни практически за месяц сгорел дед. Отца я никогда не видел и даже не представлял, кем он может жить, и так уж вышло, что мы с бабушкой остались одни.
Мы жили все вместе – я с мамой и бабушка с дедом – в их просторной квартире, пока мне не исполнилось семь. Тогда мама решила, что пора устраивать личную жизнь, подкопила денег и начала снимать квартирку неподалеку от квартиры родителей. У бабушки я исправно оставался почти на все выходные и всем знакомым и друзьям говорил, что живу на два дома – даже в школе по привычке называл оба адреса, если спрашивали. На такие мои выходки и мама, и бабушка всегда улыбались и посмеивались, называя меня малолетним иждивенцем – а я понятия не имел, что значит это длинное, красивое слово, но смеялся с ними за компанию…
Из воспоминаний меня вырвал очередной щелбан. Я очнулся и посмотрел перед собой: на столе стояла тарелка, полная золотистых блинов. Вверх поднималась тонкая струйка пара, и мой рот тут же наполнился слюной. Я скосил глаза и обнаружил рядом с тарелкой розетку, полную домашнего сливового, из которого кокетливо торчала крохотная чайная ложечка.
– Руки помыл? – голос бабушки спустил меня с небес на землю, и я вздохнул.
– Сейчас, сейчас,– недовольно оторвав взгляд от блинов и варенья, я отодвинул стул, который жалобно проскрипел по линолеуму, и направился в ванну.
«Столько лет прошло, а каждый раз напоминает», невольно восхитился я бабкиной неусыпной заботой о моем здоровье. Наскоро помыв руки (с мылом, само собой, иначе старушка сживет меня со свету), я кое-как вытер их о вафельное полотенце на крючке и подмигнул вышитому на нем тигру.
– С твоим годом, брат,– я потрепал тигра по макушке.– Пока вроде не подводишь, и на том спасибо.
Выйдя из ванны, я выключил свет, невольно кинул взгляд в прихожую и застыл.
– Витя!– голос бабушки по-командирски прорезал квартиру.– Ты что там, уснул?
– Слушай, а откуда они у тебя? – я положил на стол пару аккуратных женских перчаток. – Красивые такие, современные. Купила себе? Сказала бы, я тебе подарил.
– Наташка забыла, дочь Нины Васильевны с пятого,– отмахнулась бабушка.– А тебе что? Занесу ей на днях или сама забежит.
– Ничего,– я завороженно взял в руки левую перчатку и повертел в руках.– Красивые, говорю же. У нас у начальницы день Рождения. Может, подарить ей такие же?
– Ты ж еще сковороду ей подарил,– бабушка отобрала у меня перчатку и подвинул тарелку с блинами поближе, словно опасаясь, что я ее не замечу.– Женщинам нужно дарить цветы и внимание. Перчатки она и сама себе купит.
