Владимир ХОХЛЕВ
Санкт-Петербург
ПОЭЗИЯ – САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
Поэма.
Она – Поэзия, муза Санкт-Петербурга, влюбленная женщина. Он – Поэт, дух Санкт-Петербурга, влюбленный мужчина.Враг – бес-искуситель, в разных личинах.
Основное действие происходит во сне.Смены сцен и лиц героев происходят без объяснения причин.
I
Поэтический сон… Рифмы-крыши во сне встрепенулись,
разложили проспекты листы городских площадей.
Шпили башен в чернила Невы, не спеша, окунулись…
и стихи потекли – про несчастья и счастья людей.
Их читали мосты, сокрушаясь и радуясь вместе
с куполами церквей, отражая невидимый свет.
Летний сад рассказал своей Зимней канавке-невесте
о прекрасной любви… по прошествии тысячи лет.
Зазвонили трамваи, с ночными собаками споря,
кони вздыбились, им не впервой отбиваться от рук.
Зашептал Эрмитаж, строкам слышимым истово вторя,
зазвучал над садами высокий таинственный звук.
II
Бриз балтийский его, не сумев заглушить, увеличил…
до небесных высот вознеся, чтобы слышали все.
Поэтический сон Петербург воспевал и величил,
над землею по взлетной стараясь взлететь полосе.
Не взлетел, опоздал… Амальгама зеркальных каналов
удержала в себе отражения будущих встреч.
Завязалась игра между ритмами строгих порталов
и катренов стихов, предназначенных время стеречь.
Заигрались поэзией мытые ливнями плиты
мостовых, в перекрестках меняющих векторы снов.
Парапетов и набережных молодые граниты
Приумолкли и ждут… свежих, метко расставленных слов.
III
Вдохновения линия пересеклась с перспективой
не уставшего Невского всех выводить на простор
главной площади города, необъяснимо красивой,
разрешающей давний – барокко и классики – спор.
Разлетелись огромною стаей поэзии ленты
голубей… На карнизах присели, вдали от земли.
Поэтический сон, из реальности выбрав моменты
Петербург с невозможным смешал… и растаял вдали.
Чтобы где-то соткаться из нитей смещенных событий,
побывав от земли на седьмом временном этаже…
Петербург не родился бы без отвлеченных наитий.
Вот родился… и вырос, и молча стареет уже.
IV
Он как опытный мэтр зарифмует дожди с облаками,
если нужно добавит в строку ассонансной воды.
Он на стрелке Васильевского, обращенными к небу руками
оставляет Ростральных колонн световые следы.
Здесь кривая подковы, спасающей воду от суши
спит и видит во сне наводнений подводную суть.
Два гранитных мяча, сохранив обреченные души,
покорили Неву, чтобы вдруг на волне не уснуть.
Поэтический сон, пробежав полукругом газона,
словно хрупкая девушка утром в спортивном трико,
подвязал на трезубец Нептуна, у Биржи фронтона
ожидания вечной любви, унесенные сном далеко.
V
Он пришел проводить угловатые льдины в века,
ледоход на Неве – календарного пика примета.
Под мостом исчезали прохладного дня облака,
Петербург открывался и ждал не прохладного лета.
Стометровый собор, опрокинутый вниз головой
под фасады Английской, смущенные дерзостью века,
заглянул… покачал на волне золотою главой
и уснул среди дня, позабыв про дела человека.
Проносились машины, художества силясь разъять,
под Минервой на куполе грелась в искусстве весна.
Бородатый художник с этюдником хост разлучать
передумал внезапно… когда появилась Она.
VI
Что птицы пьют зимой, когда вода замёрзла?
Об этом думал мокрый Он, под зонт, не прячась от воды.
Над городом весна с утра туч недра черные развёрзла
и поливала, не скупясь, проспекты, площади, сады.
Лес ионических колонн в продольных, мелких каннелюрах
под музыку небесных струй играл в линейный водопад.
Кутузов и Барклай-де-Толли, навек застывшие в скульптурах,
отечество уберегли… не ради славы и наград.
Собор Казанский обхватил раскрытой в небо колоннадой
огромную пространства часть, в слезах заснувшую вчера.
Дом Зингера с большим орлом, с прозрачной башнею-громадой
был озабочен лишь одним – продажей книжного добра.
Он под дождем хотел найти знакомый образ… На канале,
заглядывал в метро, в такси, в дом Зингера с угла зашел.
Хотел Её увидеть вновь – на улице, в торговом зале…
Ходил-бродил, искал-грустил… Надеялся… Но не нашел.
VII
БКЗ, упразднив разнесли, как недавно «Россию» в Москве,
город ждал перемен, возрождения Греческой церкви.
Он по Лиговке медленно шел, предаваясь любовной тоске,
фонари у вокзала на Знаменской медленно меркли.
Ленинградский в Москве и Московский вокзал – близнецы по отцу,
между – кроме железной дороги – секретная связь.
Не вождя – оказалось – Петра бюст Московскому больше к лицу…
Гомонили таксисты, приезжих везти торопясь.
О прибытии голос, железом скрипя, объявил,
сигаретный окурок с искрой полетел из окна.
Никогда никого – как Её – Он еще не любил,
не Её ждал сегодня… А вышла навстречу Она.
VIII
Он признался… Она, не присев на пустую скамью,
поплыла в направлении, заданном жестом поэта.
Голубей разогнав шумно-крылых большую семью,
Он за ней поспешил, ожидая простого ответа.
За деревьями Русский музей желто-белым парил,
перед ними гремели движками машины-ракеты.
Клоун в маске, с детьми забавляясь, прохожих дурил,
из «Бродячей собаки» толпой выходили поэты.
Кто-то в рифму читал про надежных друзей и подруг,
кто-то слушал восторженно, радостью чувства встречая.
На огромной длины поводке чей-то преданный друг
бороздил по кустам, как обычно маршрут помечая.
IX
Когда под утренний туман пробился миг восхода солнца,
и невский воздух распрощался с гудком последним корабля,
Он отворил в огромный мир свое мансардное оконце
и обнаружил в перспективе, что белым светится земля.
Позавтракав в кафе омлетом, взбодрившись черным, крепким чаем,
Он в чисто вымытый троллейбус на первой линии влетел.
Три поливальные машины, все понимания за краем
оставив… мыли мыльной пеной асфальт до блеска – он блестел.
Кораблик на Адмиралтействе поймал нитеобразный лучик
под парус, золоченым боком его лениво отразил.
Сломался луч, на правый берег, используя удобный случай,
