Извилистую тропинку или сонный луг, которыми Англия позже прославилась, вам пришлось бы еще поискать. Вместо них на многие мили вокруг расстилались земли пустынные и невозделанные, изредка перемежавшиеся неторными тропами по скалистым горам или мрачным заболоченным пустошам. Дороги, оставшиеся от римлян, к тому времени в основном либо превратились в сплошные колдобины, либо заросли травой, часто уводя в глухомань и там обрываясь. Над речками и болотами нависал ледяной туман – прекрасное убежище для огров[1], которые в те времена чувствовали себя в этих краях как дома. Люди, жившие по соседству, – остается только догадываться, какое отчаяние заставило их поселиться в таких мрачных местах, – наверняка боялись этих тварей, чье тяжелое дыхание раздавалось из хмари задолго до появления их безобразных туловищ. Но чудовища эти потрясений не вызывали. Наткнуться на огра считалось делом вполне обыденным, так как в те времена было множество других поводов для волнений: как извлечь пропитание из каменистой почвы, как не остаться без дров для очага, как остановить хворь, которая может всего за один день прикончить дюжину свиней или раскрасить детские щечки зеленоватой сыпью.
В общем, огры больших неприятностей не доставляли, если, конечно, их не беспокоить. Приходилось мириться с тем, что время от времени, возможно, после какой-нибудь таинственной распри с сородичами, разъяренное чудовище вваливалось в деревню и, сколько ни кричи и ни потрясай оружием, бушевало, увеча любого, кто не успел убраться с его пути. Иногда же огр утаскивал в хмарь ребенка. В те времена приходилось философски относиться к подобным бесчинствам.
В одном подобном месте – на краю огромного болота в тени островерхих гор – жили-были пожилые супруги Аксель и Беатриса. Возможно, их звали не совсем так или имена не были полными, но усложнять ни к чему, и именно так мы и будем их называть. Я мог бы сказать, что супруги эти вели жизнь уединенную, но в те дни мало кому удавалось жить «уединенно» в том или ином привычном для нас смысле. В поисках тепла и защиты крестьяне жили в укрытиях, многие из которых были вырыты в склоне холма, соединяясь друг с другом глубокими подземными переходами и крытыми коридорами. Наши пожилые супруги жили в одной из таких разросшихся нор – назвать это домом было бы слишком большим преувеличением – вместе с примерно шестью десятками других обитателей. Если выйти из норы и минут двадцать идти вокруг холма, можно было дойти до следующего поселения, и, на ваш взгляд, оно бы ничем не отличалось от предыдущего. Но сами жители указали бы на множество отличий, служивших поводом для их гордости или стыда. Мне совсем не хочется создавать у вас впечатление, что в те времена в Британии ничего другого не было, что в эпоху, когда в мире пышным цветом цвели великолепные цивилизации, мы только-только выбрались из железного века. Будь у вас возможность перемещаться по всей стране в мгновение ока, вы, разумеется, обнаружили бы замки с музыкой, изысканными яствами, спортивными состязаниями или монастыри, чьи обитатели с головой ушли в науку. Но ничего не поделаешь. Даже на крепкой лошади в хорошую погоду можно было скакать дни напролет и не увидеть на зеленых просторах ни замка, ни монастыря. В большинстве случаев вы обнаружили бы поселения, подобные вышеописанному, и, если у вас не было лишней еды или одежды, чтобы принести в дар, или вы не были вооружены до зубов, вам вряд ли можно было рассчитывать на теплый прием. Жаль рисовать нашу страну настолько неприглядной, но дела обстояли именно так.
Но вернемся к Акселю и Беатрисе. Как я уже сказал, пожилые супруги жили на самом краю норы, где их кров был мало защищен от непогоды и куда почти не доходило тепло от костра в большом зале, где все обитатели собирались по вечерам. Возможно, было время, когда они жили ближе к огню, – время, когда они жили со своими детьми. Собственно, именно об этом подумалось Акселю, когда в смутный предрассветный час он лежал в постели с крепко спящей подле него женой, и сердце его сжималось от необъяснимого чувства потери, мешая вернуться ко сну.
Возможно, в том и была причина, почему именно в то утро Аксель окончательно встал с постели и тихо выскользнул наружу, чтобы сесть на стоявшую у входа в нору старую покосившуюся скамейку в ожидании первых лучей солнца. Уже пришла весна, но воздух по-прежнему обжигал морозом, не помог даже плащ Беатрисы, который Аксель накинул по пути. Однако он был настолько погружен в свои мысли, что, когда понял, как сильно замерз, звезды уже успели погаснуть, на горизонте занималась заря, а из сумрака послышались первые звуки птичьих трелей.
Аксель медленно встал, сожалея, что так долго просидел на холоде. На здоровье он не жаловался, но не так давно он переболел лихорадкой, оправиться от которой получилось далеко не сразу, и ему не хотелось снова захворать. Ноги у Акселя онемели от сырости, но, уже повернувшись, чтобы вернуться в жилище, он понял, что вполне доволен, потому что этим утром ему удалось вспомнить несколько вещей, которые уже давно от него ускользали. Более того, ему казалось, что он вот-вот примет какое-то важное решение – из тех, что уже очень долго откладывались, – и внутри у него разгорелось возбуждение, которым ему захотелось поделиться с женой.
В коридорах внутри норы было по-прежнему совершенно темно, и небольшое расстояние до двери в свою комнату Акселю пришлось преодолеть на ощупь. Дверями в норе часто служили арки, отделявшие комнаты от коридора. Открытость такого обустройства вовсе не казалась насельникам покушением на их личное пространство, ведь благодаря этому в комнаты попадало тепло, расходившееся по коридорам от большого костра или костров поменьше, какие разрешалось жечь в норе. Однако, поскольку комната Акселя и Беатрисы находилась слишком далеко от какого бы то ни было костра, там было нечто, что мы могли бы признать за настоящую дверь, – большая деревянная рама с привязанными к ней крест-накрест ветками, вьющимися лозами и чертополохом, которую всякий раз, входя или выходя, приходилось откидывать в сторону, но которая не пускала внутрь холодные сквозняки. Аксель был бы счастлив обойтись без этой двери, но со временем она стала для Беатрисы предметом особой гордости. По возвращении он часто заставал жену за выдергиванием из этого сооружения пожухших побегов и заменой их на свежие, собранные накануне.
Этим утром Аксель приподнял загородку ровно настолько, чтобы протиснуться внутрь, стараясь шуметь как можно меньше. Тем временем сквозь щели во внешней стене в комнату потек свет ранней зари. Ему удалось разглядеть очертания собственной руки, а на земляной кровати – силуэт Беатрисы, по-прежнему крепко спавшей под толстыми одеялами.
