Глава 1. Конец… Или начало?
Николай Евграфович решительно включил компьютер. Если уж ему в реальности не удалось создать жизнь в соответстии с его представлением о том, какой она должна быть, он сотворит ее с помощью современных технологий (будь они не ладны). И сюжет, и персонажи, вышедшие из-под его пера, вернее компьютерной клавиатуры, завоюют сердца и умы миллионов. Уж об этом-то он позаботится, не зря же его отчество Евграфович[1].
Стук по клавиатуре напоминал то крещендо, то диминуэндо[2], что соответствовало то бушевавшему в душе Николая Евграфовича негодованию, то растекающемуся как талое мороженое сожалению. Все дело в том, что от него ушла жена, прихватив с собой, наряду с нарядами и изрядным саквояжем с косметикой, и детей – сына и дочь.
И теперь он сидел в совершенно пустом двухэтажном коттедже. Даже кошка Лукреция ушла с ними, вернее – ее унесли в переноске. А ведь еще совсем недавно оба этажа были заполнены массой звуков, которые, вопреки всем рекомендациям о здоровом сне, затихали только глубокой ночью. Николай Евграфович вспомнил, как мешали ему работать равномерные удары по боксерской груше, по которой лупил в своей комнате сын, визгливые фальшивые звуки, извлекаемые из синтезатора его дочерью, наигранно вдохновенные голоса ведущих бесконечных обучающих вебинаров, которые его жена слушала, одновременно поливая цветы или составляя список покупок в шопинг-центре. Все это страшно мешало ему. Теперь его окружала не просто глубокая тишина – безмолвие (звучит, конечно, эпично, но атмосферу передает точнее).
А все началось с того, что его жена возомнила себя художником. Нет, конечно, самой ей такое в голову никогда бы не пришло. Да и Николай Евграфович не взял бы в жены особу, способную на подобные фантазии. Во всем он винил интернет. Сам он его не очень жаловал, но жена увлеклась не на шутку и, когда не могла с ним справиться, звала на помощь сына или дочь, которые были с ним «на ты». Именно через эту паутину она нашла свою иститутскую подругу, с которой не общалась уже много лет. И это-то в конечном счете и обрушило столь тщательно создаваемое Николаем Евграфовичем здание семейной жизни.
Эта подруженька совсем заморочила, как он полагал, голову его жене. Сама она, как выяснилось, после института сменила двух мужей, забросила свой диплом, взяла в руки гитару, которой баловалась с подросткового возраста, сколотила группу из каких-то странных субъектов неопознанного пола (каждый из них представлялся то мужчиной, то женщиной, что вызывало у Николая Евграфовича вполне понятное омерзение) и отправилась колесить по свету, заливая свои фривольные песенки в уши не только тинэйджеров, но и людей старшего и даже преклонного возраста (причем последние с увлечением не только подпевали, но и приплясывали).
Все это жена с восторгом рассказывала своему супругу и (вот он – апофеоз) заявила, что давно подумывала о том, чтобы опять заняться живописью. Николай Евграфович мнил себя современным человеком, вовсе не восточным сатрапом (хотя он был и не в восторге от того, что жена так и не оставила свою работу. Он предпочел бы, чтобы ее внимание не отвлекалось на что-то за пределами его персоны, детей и дома). Тем не менее, вначале он бесстрастно наблюдал, как она покупает бумагу, краски и прочую ерунду (даже мольберт притащила, заявив, что всю жизнь мечтала писать картины за мольбертом). По вечерам же, вместо того, чтобы вести с ним задушевные разговоры, она, вперившись в экран, что-то рисовала (по ее словам, участвовала в вебинарах).
Дальше – больше. Все благодаря тому же интернету она обзавелась новой компанией – дамами в драных джинсах (это особенно раздражало Николая Евграфовича: ведь не девочки, по возрасту надо одеваться) и мужчинами в майках с вызывающими надписями. А как-то вечером она торжественно объявила, что открывается ее персональная выставка.
Николай Евграфович понимал, что открытие этой выставки не будет светским мероприятием в достойном музее или художественном салоне. Но чтоб такое!
Этот так называемый культовый клуб (прости, Господи) занимал двухэтажный домик, доживающий свой век среди таких же собратьев на боковой мощеной улочке. Правда, судя по всему, спокойно доживать им не давали, ибо все было оккупировано подобного же свойства заведениями, крошечными кафе и пиццериями.
Когда они зашли внутрь, Николай Евграфович не сразу понял, где находится. Картины развешены на кирпичных стенах с облезлой штукатуркой, кругом в беспорядке расставлены потертые пластиковые столы как из привокзальной пирожковой и продавленные разномастные кресла, с потолка свисают лампочки на перевитых проводах (последний раз Николай Евграфович видел такие в доме своей бабушки), барная стойка облицована белой плиткой a la общественный туалет шестидесятых годов.
Его и жену обступили какие-то субъекты обоего пола. Они отхлебывали из пластиковых стаканчиков и пережевывали ломтики сыра и ветчины, зажав их между большим и указательным пальцами (Николая Евграфовича передернуло от этой плебейской версии charcuterie board). Субъекты скользили по Николаю Евграфовичу вежливо-равнодушным взглядом (после представления «мой супруг») и развязно-восторженно поздравляли жену с выставкой, оригинальным стилем, необычным видением и бог знает еще с чем. Вскоре она уже запанибратски болтала со всей этой разношерстной публикой около туалетно-кафельной стойки, а Николай Евграфович топтался один, не зная, куда себя деть. Какой-то мужчина с дредами дружески похлопал его по плечу (Николай Евграфович не выносил подобной фамильярности) и со словами «у тебя (тебя! Точно они сто лет знакомы) очень талантливая жена» сунул ему в руку стакан с пивом. Это было последней каплей: Николай Евграфович вышел на улицу.
Жена прибыла домой к четырем утра. Она вошла, с размаху плюхнулась в кресло, закинув ноги на подлокотник и выудила из ридикюля початую бутылку пива (а ведь это была сумочка бабушки Николая Евграфовича, совершенно не предназначенная для такого непотребства). Жена с наслаждением отпила толику пенного напитка и мечтательно уставилась в потолок. «Как же было все замечательно! – расслабленно-восторженно произнесла она. – Зря ты так рано ушел».
