Паскудная весна
Ненастное время. Сырые платформы.
И сальные волосы, перхотный зуд.
Толпа на каком-то паскудном откорме,
что вылижут даже всю гарь из посуд.
Парившие грёзы упали, осели,
ко дну опускаясь песочным дождём,
болотистым илом обжили все мели
и начали гнить, заражать водоём.
В грудях оседает табак и обиды,
и камни печалей из крох и песков.
Набухшие печени биты, пропиты.
Стучащие боли у левых сосков.
Дурной карнавал макияжей и масок.
Лишь формы семей, образованных лиц.
На тумбочках мази, флакончики смазок
с работы всё ждут одиноких девиц.
Мужские смиренья тестикулы мучат.
Бессчастия гробят умы и судьбу.
Застои сгущаются в злобную кручу.
Любовные соки сольются в трубу.
Душевные евнухи ходят в притоны,
молчат там иль блеют, иль что-то кричат.
Там алчные дырки и кожи, ладони
чуть радуют семя, но дух не леча.
Вокруг кабаре, бл*довство, лицедейство,
дурьё, имитация страстных цехов.
От этого лживого, гнусного действа
лишь сон, воздержанье логичней всего!
Воронеж-1 – Павелецкий
Промаслены шпалы, травинки и щебень.
Змеится весь поезд, познав этот курс.
В душе разгораются крепкие щепы.
Как райский удав, к своей Еве несусь.
Чешуйки вагонов блестят, колосятся,
покинув все норы вокзальных оков.
Навстречу мне ветры продолжат бросаться,
пока буду мчаться туда, где любовь.
Далёкая ночь впереди ожидает.
К такому готов и тогда, и теперь.
Дома, полустанки, поля провожают.
Бог спицами рельс вяжет путность к тебе.
Татьяне Ромашкиной
Недождавшаяся
– Ну здра-а-авствуй… Тебя не ждала из похода.
Понятий, прощения вовсе не жду.
Письма, похоронки не знала два года.
А я молодая, в соку и в цвету.
Война же замужества все расторгает
и в ад открывает свои ворота.
Злой страх одиночества женщин пугает,
к тому же, по жизни я – голь, сирота.
Я думала, что ты давненько покойник.
Исторгла я много молитвенных слёз.
Сердечко согрела о старого воина,
пока ты в окопах под пулями мёрз…
Не ведала я про бои и плененья,
про жар, лазарет, про контузию, глаз…
Прошу за измену свою извиненья!
Но жизнь не случайно раскинула нас…
Семейная я в поредевшем селеньи.
Под взорами-судьями вянет вся кровь.
Молилась иконам на голых коленях.
Но с горем исчезла к тебе вся любовь.
Простишь, не простишь… Ты иной, я иная.
Я стыть не хотела. Ждать не было сил.
Июнь сорок пятого… Год уж жена я!
К тому же я – мать, у которой есть сын…
Сами себе архитекторы и строители
Повсюду творятся кустарные счастья
руками лентяев, растяп, неумех.
От тех самоучек лишь брак и ненастья,
вверху будет низ, а внизу будет верх.
Убытки и горе от сказов бездумцев,
от дела халтурщиков и недотёп.
Вокруг лишь советы по виду конструкций,
по сути строений – подсказки и трёп.
Дома, гаражи тут ведутся по схемам,
а личный и общий Эдем – наугад.
Всё строится глупо, чрез боль и измены,
и с руганью, с помощью рода и чад.
Тут всё самопально, с местами кривыми,
с изъянами, крахом, порой есть и швы…
А всё потому, что живём тут впервые,
без явных инструкций по сборке любви…
Деревенщина
Картузный блин прижал кудряшки,
примял чуть русые вихры.
И под фуфайкой скрой тельняшки
закрыл нагрудные махры.
И под кирзой портянки с дыркой.
Бреду меж клёнов, хат, полей.
Чуть пахнет кремовой натиркой
и приближением дождей.
Шагаю в горку под уклоном
в объёме новеньких штанов,
дышу свежайшим самогоном
из-под волны густых усов.
В просторный вечер смачно харкнул
стручками горьких, взрослых губ.
Промеж зубов дымя сигаркой,
бреду на танцы в сельский клуб…
Блуждающий костёр
В пылающих помыслах ум обитает,
огнимою силой вращая угли.
Но ветры всё гасят, зло, сыро встречая,
и я остаюсь средь знакомой золы…
Вокруг только бури, метели и шквалы,
что лишь отторгают ударом цепей.
Нет мятного бриза, что веет так вяло,
что тихо, влюблённо допустит к себе.
Вот снова укрывшись за новою стенкой,
смотря по низам, по верхам диких гор,
беру передышку, pit stop, переменку
в желании пепел иссыпать из пор.
Избавившись, топливо вновь набираю,
дровишки и ветки, поленья рубя
в надежде, что в новом пути повидаю
достойницу, что уже примет любя…
Скромник
Мне хватит гуаши на сотни картин,
грузил, поплавков и верёвок для сети,
снарядов и ядер для битв и мортир,
и нервов на самых отвратных соседей.
Мне будет довольно избы и лугов,
и божьих законов, души нетопимой,
ручьёв и животных, плодов и лесов,
и женщины любящей, самой любимой.
Мне хватит на строки лазурных чернил,
вина и батона для сытой отваги.
Всем хватит земель для житья и могил,
деревьев – на много гробов и бумаги.
Я сыт буду счастьем и малым куском -
привык обходиться обычным и малым.
Мне будет достаточно пули в висок
и хватит любви, чтоб начать всё сначала…
Татьяне Ромашкиной
Обломовский быт
Оброс я кофейною глиной внутри,
снаружи – щетиной и рваным халатом.
Легонько усыпали рожу угри.
Живу я в каморке под ленью, разладом.
Зачах на столе плесневелый пирог.
Чернила усохли до норм пластилина,
к какому пристыло индиго-перо,
какое когда-то любовь подарила.
Колючею кляксою тряпка лежит.
Засалена пыльно-постельная куча.
Воняет ведро, что помои хранит.
Я – липкий бездельник и лежень, и туча.
Упавшие крохи, как капельки слёз.
Разливы от чая влипают в подошвы.
За окнами много движений и поз.
От личного вида воистину тошно.
Худею, тончает и кактус в тиши.
Печати от кружки на тумбах, клеёнке.
И только лишь Бог убеждает: "Дыши!"
В пыли все блокноты, ковры и иконки.
За шторой коричневой, в серых листках,
за коей лучи так осенне играют,
сижу на кроватных, измятых мостках,
гнию, будто пень, без тебя увядаю…
Просвириной Маше
Пополнившие ряды святых
Сегодня свалка туш, раскрошенных сраженьем,
помятых касок, спин в недышащем строю…
Настигли нас вчера кровавым униженьем
погибель, жар и страх в участливом бою.
Сплетенья грязных тел и разных камуфляжей,
ужасный перемес, безжизненность в юнцах.
И вороны клюют, кружатся с жаждой кражи.
И по стволы штыки в израненных бойцах.
Затихли стрельбы, гром, кричащие солдаты,
осела копоть шин, сапог, ремней, ветвей,
застыли все глаза в одной единой дате,
со сценами гранат, ударов, пуль, смертей…
Случился полный крах, ведь пали все герои.
Никто не сдал и пядь, входя в число святых!
Закончен был наш полк средь мух, большого роя,
как был дострелян я, последний из живых…
Чужой весне
Вокруг апрель, но снег в аллее.
Старухи в выцветших пальто.
Подошвы новых бот белеют.
Сижу в прострации пустой.
Болею грустью без предлога,
растерян меж событий, толп.
Карниз нагнулся над порогом.
И как раскрытый циркуль, столб.
Ручьи же торят путь до ямки,
чтоб лужей, малой речкой стать.
Земля, как глина, стала мягкой.
В окно, меж рам взирает мать.
Светлеют акты всей природы,
цветнеют формы лиц, одежд.
Дружнее стала жизнь народов.
И воздух чистый очень свеж.
В глаза настырно лезет лучик.
В букашек вылезших плюю.
Плоды под солнцем спеют лучше,
что разродятся к сентябрю.
