Прошло два года со дня выхода в свет моей книги «Бог и Пол. Метафизика секса и смерти». Терпеливые читатели, которым эта книга не показалась совсем непонятной, оценили её, как говорится, каждый со своей колокольни. Одни, философичные, хвалят за смелость и оригинальность в раскрытии вечной темы. Другие, практичные, иронизируют, особенно, по поводу соединения времён, дескать, не испортит ли такую массу людей опять квартирный вопрос с его саркастическим запахом. Третьи, научные, недоумевают и тычут меня носом в Стивена Хокинга и Ричарда Докинза. А некто, высоконравственный, тычет юношу носом в мою книгу, решив по цитате на обложке, что это проповедь половой морали. При том, что люди верующие, на всякий случай, торопливо от меня открещиваются и прячутся за своё Писание.
Всем глубоко признателен за интерес и неравнодушие к моим трудам. Я не пророчу о том, что будет и, тем более, каким образом это может состояться, так как рассматриваю не физическую, а психофизическую реальность: то, что в генах записано без всяких объяснений. Я исхожу из неслучайности появления на Земле человека и веры в то, что наша субъективность отражает замысел мировой эволюции объективней и полнее, чем любой другой объект во Вселенной. Как говорил Шопенгауэр, ты должен понять природу из себя, а не себя из природы.
Архетипы надвременья и надполости образуют скрытую основу человеческой психологии вопреки физике, логике и здравому смыслу. Таков был замысел, от исполнения которого грехопадение отбросило людей назад к сексу и смерти, к смене поколений и бегу времён. Эволюционировали, эволюционировали, да не выэволюционировали.
Объяснить, что такое «надполость», может старый дамский анекдот: «Хочет, но не может – это импотент. Может, но не хочет – это сволочь!». Сверхъестественный замысел состоял в том, чтобы люди стали бессмертной «сволочью». Люди решили, что лучше сдохнуть. Но плодиться и размножаться как все нормальные твари, без низменно-возвышенной символики почему-то уже не могли.
Можно сомневаться в том, что некто был зачат непорочно, но нельзя сомневаться в порочности зачатия – этой необъяснимой циничности в самом сокровенном ощущении жизни. Здесь осязается некое Таинство. Как учил Плотин, высшее знание – осязание истины.
Философия – это греховная попытка постичь недозволенное. Что человеку знать не положено до исполнения времён. То, что ещё прародителей наших за дерзкое любознание изгнали из рая, теперь уже никого не остановит. Да и не в наших силах остановиться. Такая уж нам от них досталась порочная наследственность, так греховно мы запрограммированы.
«ПолитиКант. Метафизика семьи, государства и частной собственности» является расширенным продолжением книги «Бог и Пол. Метафизика секса и смерти» (Издательство «Алетейя», СПб, 2013 и 2015) и этим я оправдываюсь перед читателем за частые на неё ссылки и самоцитирование.
Считаю приятным долгом выразить свою благодарность кандидату технических наук Александру Владимировичу Плошинскому и кандидату медицинских наук Владимиру Ивановичу Герасимову за ценные замечания, сделанные в процессе подготовки этой книги к публикации.
Когда люди задумываются о смысле жизни, имеется в виду не простой обычный смысл. Прозаический смысл в жизни есть всегда и не нуждается в раскрытии: жить хочешь – вот и смысл. Но наш музыкальный язык, независимо от того верующим или неверующим вы себя сознаёте, бессознательно связан с гордым ощущением запредельного и требует не земного, а иного смысла. Не случайно возник этот мир и не случайно ты в этом мире. И музыкальный язык не случаен.
В «Бог и Пол…» мы уже говорили о двух противоположных предметах возвышенного – надличном и интимно-личном. Тогда нас более всего занимала крайняя полярность: Бог и Пол, как сознание и материя в своей крайней ипостаси. Но всё, что происходит между полюсами, между небом и семьёй – испытывает их сильнейшее влияние и зовётся общественной жизнью, где центральное место принадлежит политике.
Какой пьющий человек не любит поговорить о политике! И какой философ о ней не высказывался. Хотя чего там философствовать – за кем больше силы, тот и царь.
Однако с незапамятных времён предводители хотели называться благодетелями для своих и миссионерами для чужих. Всегда оправдывали свою власть правильной верой или правильным пониманием необходимой общественной организации и порядка. Причём, задолго до демократического шоуменства и соблазнения избирателей. Без всякой необходимости перед кем-то оправдываться.
Оправдывались перед собой. Иногда вполне современными доводами, например, можно ли из уважения к чужим традициям позволять людоедство и ритуальные убийства. Говорил же Туру Хейердалу вождь племени людоедов: Какие вы варвары, вы убиваете на войне людей больше, чем можете съесть!
Мне, жильцу ленинградской коммуналки, не раз случалось нарушать русскую семейную традицию и усмирять пьяных мужей. То есть, силой и с риском для жизни навязывал им свою мораль, не имея на то никаких философских оснований кроме того, что так меня коммунистически воспитали. И цель миссионерства оправдывала средства: ворвался в чужую комнату, вырвал чужую жену…
Эта книга не имеет своей целью ещё одну безнадёжную попытку дать обоснование морали и политике. Даже, если бы это удалось сделать, это не имело бы никакого значения: кто станет в разгар драки руководствоваться твоим писанием. А драка идёт непрерывная и зовётся Историей. Главное, цитировал Наполеона Ленин, ввязаться в драку, а там видно будет. Но, когда ввязался в драку, уже ничего не видно, кроме: либо ты побьёшь, либо тебя побьют. Попал в историю.
Конечно, несправедливо всю Историю обозвать дракой. Просто кровавым разборкам больше всего уделяют места в школьных учебниках. И каждый ныне правящий прекрасно знает, что в учебник его имя попадёт только в связи с военными победами и захватами территорий. В лучшем случае в связи с защитой ранее захваченного.
Не учить же гимназистов, что рождение новых поколений, а оно и есть самая История, основано на любви. И не царское дело там мешаться. Гимназисты всё знают или ещё узнают сами.
С рождением дело обстоит сравнительно просто, особенно, для мужчин. Но дальнейшая жизнь и развитие – это результат соподчинённости и единства цели миллионов сограждан. Навязано им это соподчинённое единство царской силой, привыкли они к нему, смирились – стерпится-слюбится, или внешнее общественное положение вполне отвечает их внутренней природе, да и можно ли в человеке ясно различить природное от воспитанного – здесь не избежать философии.
С психологической стороны это прокомментировал Карл Густав Юнг:
