ПРОЛОГ
Четверг, 9 мая 2019 года. Утро
Москва
Ровно в десять я занял место на углу Нового Арбата и Новинского бульвара, как нынче принято обзывать проспект Калинина с улицей Чайковского. Отсюда лучше всего видна военная техника, едущая обратно с парада – чистая, ухоженная, грозная. Даже лимузин министра обороны тут заворачивает. Говорят, успели-таки собрать «Аурус» для Шойгу. Машинка хорошая, только малость безликая – зря отказались от молдингов в духе «ЗиС-110»! Но все равно, интересно глянуть.
Нет, можно, конечно, поглазеть на «Искандеры» с «Арматами» и до парада на Красной площади, но тогда придется вставать в шесть утра. А на трибуны у кремлевской стены не попадешь без пригласительного. Да не очень-то и хотелось! Терпеть не могу все эти дурацкие загородки, стыдливо прикрывающие Мавзолей.
Вообще, странно как-то выходит – гневно обличаем Запад в искажении нашей истории, а сами заплевываем прошлые идеалы, шарахаемся от гордого определения «советский», как микроб от антибиотика. А уж эти мне сериалы «про войну»… У них в корне иное слово – не «серия», а «высер». Срамота.
Сощурившись, я огляделся.
Любопытствующих мало пожаловало, так что мне достался первый ряд. Верней, все подались не туда – техника станет выворачивать на встречку, и надо забивать места по внешней стороне Садового. А москвичи разве догадаются?..
В пол-одиннадцатого зарокотали мощные моторы, и поперла Сила – танки, броники, тягачи… Эпос!
Проводив взглядом последний клокочущий «Ярс», я отправился бродить по Москве. Люблю этот взбалмошный город! Хоть и запакостили его «продажники», понавешали рекламы, испоганили «точечной застройкой», а «столица Страны Советов» все равно жива еще – убери наносное, и тебе откроется истинное величие.
Я, правда, родился в тот самый бедственный год, когда «верные ельцинцы» слили нашу сверхдержаву, так что не довелось мне комсомольский значок поносить или, хотя бы, пионерский галстук. А все равно мне СССР ближе и родней, чем РФ. Ну, вот такой я – «новый совок».
Этим либеральным ругательством меня как-то «пригвоздили», даже не понимая смысла сказанного. Советскому человеку было, чем гордиться, а «дорогому россиянину» что прикажете делать? Каяться и терпеть? Или ждать, пока Россия снова не сплотит союз нерушимый, а всяких горбачевых-собчаков-навальных-касьяновых спустит в унитаз истории? Лично я жду. И надеюсь.
А иначе мы с дурацкими шуточками-прибауточками, с веселым гоготом анацефалов пройдем всю дорогу никуда. И останется нам пищеварить, сношаться и радостно блеять за свободу и демократию. Гаме овер, дорогие товарищи…
Нагуляв аппетит, я обстоятельно пообедал в «Му-му», а где-то к пол-третьему выбрался на Маяковку, запруженную народом. Прошел пугающую рамку металлодетектора и слился с миллионной нарядной толпой. Это я тоже планировал – пройтись в рядах «Бессмертного полка».
Конечно, когда ты шагаешь со всеми вместе, в одном горестном строю, то не представляешь истинный масштаб действа, не видишь этой человеческой реки, великой армии тех, кто ничего и никого не забыл. Помню, смотришь на экран, где покачиваются тысячи, сотни тысяч черно-белых фотографий – и слезы наворачиваются. Скольких же мы потеряли, боже ж ты мой…
Миллионы лучших ушли в небытие. Лучших коммунистов, комсомольцев и просто достойных, беспартийных работяг, взявших винтовки в свои мозолистые руки. Не будь войны, они бы учились, работали, и ни за что не позволили бы развалить страну, не дали бы растащить ее народное хозяйство. Выходит, распад СССР начался не в девяносто первом, а полувеком ранее – летом сорок первого года…
Прицепив на лацкан «колорадский» бант из георгиевской ленточки, я мерно зашагал, подчиняясь общему движению. Разноголосое шумство плыло, как фон, озвучивая людской ход, и я уловил мощную волну эгрегора.1 Подобное ощущается в старых храмах, в намоленных пристанищах божественных тайн – век за веком мириады верующих припадали к светлым образам, и как бы оставляли в церквях следы своих «Я», пропитывая косный камень верой, надеждой и любовью.
Чувствовать эту эманацию, отдающую мистическим жаром, слышать множественное эхо душ ушедших и ныне живущих дано не всякому. Ну, а я сподобился-таки. Угораздило родиться экстрасенсом.
Это еще в детстве началось. Однажды, будучи в деревне у бабушки, мы с отцом отправились по грибы. Набрали полные корзины упитанных боровиков, да бравых подосиновиков, а когда двинулись обратно, во мне словно какой тормоз сработал – не доходя до шумливого ручья с горбатым мостиком, я остановился сам и ухватил за руку отца. Меня будто окатило всего – не страхом даже, а изнуряющим, томительным предощущением несчастья. У Тютчева есть строка – «созвучье полное в природе», а тогда я будто слышал фальшивую ноту, режущую ухо. Стройное согласие мира вокруг портил уродливый изъян, суть которого ускользала от понимания малолетки.
«Ты чего?» – удивился отец, порываясь идти.
«Стой! – просипел я, хватаясь за его сильную руку. – Туда нельзя!»
«Да почему?» – начал сердиться папа.
И тут нам обоим был дан ответ. Сразу за ручьем вздрогнуло старое, раскидистое дерево. Оно стало беззвучно клониться и падать, медленно, как во сне, пока с грохотом не рухнуло на тропу, стегая мосток гибкой верхушкой.
«Вот это ничего себе! – выдохнул отец, бледнея. – А я ничего даже не заметил! Молодец, сына!»
Я не стал разубеждать его. Лучше пусть верит в мой обостренный слух или наблюдательность, чем в паранормальные способности – сомнительное поприще, где подвизаются шарлатаны да пройдохи.
Мой неожиданный дар докучал мне не слишком. Напротив, я всегда отыскивал самые грибные и ягодные места, а удочку забрасывал лишь на крупную рыбу. Баба Аня жила в глухом углу Новгородчины, где в войну шли ожесточеннейшие бои, и я не раз обходил опасные места в лесу, чуя притаившиеся мины или неразорвавшиеся снаряды. А в старших классах вся эта нелюбимая экстрасенсорика спасла мне жизнь.
Как-то наш военрук, пожилой капитан в отставке, вещал девятому «А» об устройстве гранаты РГД-5 и показывал ее учебную копию. Все глядели с большим интересом, только я один вздрагивал от знобкого холодка, что проскальзывал по хребту. Я сидел на первой парте у окна, с заносчивой, но хорошенькой Светкой Мальцевой. Она, помню, шипит недовольно: «Чего ты ерзаешь?», а мою центральную нервную вспарывает знакомое ощущение – слома мировой гармонии. Стоило же военруку выдернуть чеку и отпустить рычажок, как я сорвался с места.
С криком «Нет!», вырвал у него гранату и запустил в окно. Стекло с жалобным звоном осыпалось на подоконник, брызгая сверкающими прозрачными лезвиями. Все ошалели, а я заорал: «Ложись!»
