Then they watch the progress he makes,
The Good and the Evil which path will he take?
Both of them trying to manipulate,
The use of his powers before it's too late.
Iron Maiden – Seventh Son of a Seventh Son[1]
Страсть так же сурова в своих обвинениях, как и человеческие законы, но судит правильнее: разве не опирается она на свою особую совесть, непогрешимую, как инстинкт?
Оноре Де Бальзак
Не знаю, слышите ли Вы, подобно мне, ту внутреннюю музыку, которая поднимается, словно ураган, и бушует в моей душе.
Андре Моруа «Превратности любви»
Я не верю в судьбу, но она настигает меня вне всякой зависимости от моей веры. Она уже расчертила поле, белые клетки и черные, расставила фигуры и даже двинула их на несколько ходов вперед, пока я продолжала беззаботно смеяться, наслаждаясь моментом – наивная, наивная. Во что можешь не верить ты?! Что смеешь сбрасывать со счетов?!
Этого не могло произойти, это было невозможно, маловероятно, почти абсурдно, и, тем не менее, происходило прямо на моих глазах. Случайность. Андре, мой любовник, увидел меня – я стояла на старинных каменных ступенях в доме напротив и с интересом пялилась в его окна. Я была не одна, мы были с Сережей. Я с ним, я – его. Мы были вместе в течение двух лет, и думали, что счастливы. Так бывает, когда люди совсем не знают, что такое настоящее счастье.
Андре увидел нас – беззаботных туристов, случайно зашедших в маленький частный музей Парижа. Конечно, он знал, что эта случайность таковой вовсе не является. Андре не имел на меня никаких прав и никогда не просил о них, но я почувствовала себя самой грязной лгуньей на свете. Андре ничего не знал о Сереже, и я оказалась настолько не готова к такому ошеломительно быстрому развитию событий, что почти забыла, кто я и как оказалась на этих старинных ступенях, ведущих прямо в мой персональный ад. Сережа поторопил меня, он собирался идти обедать. Время для нас с ним текло совершенно по-разному. Я словно зависла, перед моими глазами стояло бледное, красивое лицо Андре, я пыталась разгадать смысл его взгляда, понять, что он чувствует сейчас. Думает ли обо мне? Ненавидит ли меня? Я ничего ему не обещала, но разве это что-то меняет? Я изобретала для себя оправдания, хотя меня об этом никто не просил.
– Твоя мама сегодня будет ночевать в гостинице? – спросил Сережа, беря меня за руку, как маленькую девочку, которая не может сама перейти дорогу. – Мне нужно где-то остановиться. Думаешь, она будет против, если я переночую у вас?
– У нас?
– Ты забыла? В вашем номере две комнаты. Я могу поспать на диване в гостиной.
– Нужно будет спросить, – слова находились с трудом, они звучали совершенно искусственно. Но все эти вопросы действительно требовали решения. Я здесь не для того, чтобы думать о мужчине с глазами «темный мед». Моя мама в больнице, Андре – ее хирург, она привезла меня сюда, в Париж, чтобы я помогла ей вернуть былую красоту, пусть даже без моей веры в то, что это возможно.
– Тогда позвони ей сейчас, – нахмурился Сережа. – Если мне придется искать место, лучше иметь время в запасе. В Париже все безумно дорого.
Я еле сдержалась, чтобы не сказать ему, что не просила его приезжать сюда, прерывать рыбалку в Финляндии и тратить на меня деньги. Когда-то я рассматривала его бережливость как достоинство. Она и была достоинством, просто сейчас я разучилась ценить что-то, кроме опьяняюще-бесцеремонного взгляда темно-медовых глаз. Я позвонила маме, она взяла трубку, только чтобы коротко отбрить меня. Она занята, у нее процедура. Ее кожу тестируют на что-то, и это больно. Во второй половине дня у нее встреча с кем-то. Может быть, она и согласится на этот дурацкий фильм с Пьером Ришаром. Что я хотела? Да, конечно, мой дурацкий парень может переночевать на коврике в нашей гостиной.
– Не на коврике, мам. На диване, – ответила я, но она уже повесила трубку. Я вздохнула. Мама не любила Сережу, и он отвечал ей полнейшей взаимностью. Их миры никогда бы не пересеклись, если бы не я. Мои чувства к ним оказались мостиком, хилым, болтающимся на соплях, но все же соединяющим их.
– Твоя мама – воплощение самой королевы, – недовольно пробурчал Сережа, утягивая меня за руку вниз по переулку. Он был так счастлив покинуть музей, что без проблем простил мамину грубость и мою подозрительную потерянность во времени и пространстве.
– Она всегда была такой, это еще не самый тяжелый случай, – рассмеялась я, пытаясь пригладить рукой свои растрепанные волосы. Сережа кивнул и немного расслабился. Минутная передышка. Я гуляю по Парижу со своим парнем. Да, он чуть не поймал меня на измене, но не поймал. Курортный роман – вот что это было. Курортные романы случаются со многими. И не важно, что ничего подобного никогда не случалось со мной. К тому же я не на курорте. Я тут, чтобы помочь моей беспомощной знаменитой матери, даже если помочь ей невозможно, если только не изобрести машину времени.
– Ничего себе! – услышала я Сережин голос.
– Что? – я развернулась и посмотрела на него с раздражением. Он отстал.
– Нет, ничего. Просто…ты то плетешься, как будто я тебя на расстрел тащу, то бежишь, как на марафоне.
– Так ты же голоден, как черт, разве нет?! – возмутилась я, не желая обсуждать свои поступки. Опасная почва, ненадежная. Сережа кивнул, огляделся и двинулся вперед, по-прежнему держа меня за руку. Что за дурацкая потребность – ходить, держась за руки? Может быть, чтобы уж ни у кого не осталось никаких сомнений, стоит повесить объявление нам на спины, из серии «мы живем вместе уже два года, у нас все серьезно».
Мы нашли недорогое кафе, меню которого было выставлено на улице, и я принялась переводить Сереже, что именно тут подают. Он не хотел ни лукового супа, ни багета с оливковым маслом, ни рыбы, запеченной со шпинатом. Я могла поклясться, что он бы с куда большим удовольствием поел в местном Макдональдсе, коих тут тоже хватало, но я, из чистой вредности, отказалась двигаться дальше.
– Раз уж мы в Париже, ты не будешь питаться гамбургерами, а станешь пробовать новые блюда.
– Я не уверен, что хочу пробовать лягушек, – фыркнул Сережа. – И моллюсков. И этих – склизких – которые устрицы. Может, они и деликатес, но я не вижу смысла платить бешеные деньги, чтобы пробовать сопли.
– Тут не подают устриц, – рассмеялась я. – Тут нормальная домашняя еда. Мясо. Суп. Фасолевый салат. Куриный бульон.
– Да ты что! – деланно изумился Сережа. – Вот о курином бульоне я только и мечтал, когда сбегал из Финляндии. Нет, даже раньше, еще на работе! Каждый раз, когда я налаживал сеть, я мечтал именно об этом. Попробовать куриный бульон.
– Не простой бульон, а консоме.
– Хренсоме! – снова фыркнул он, переступая порог кафе с таким видом, словно я его смертельно оскорбила. Сережа работает системным администратором в крупной фирме, поставляющей интернет в московские дома, любит играть по выходным в футбол, рыбалку, гамбургеры и меня. С ним было спокойно и просто, и я вполне могла представить нас ругающимися из-за того, какой телевизор покупать, лет через пять – в нашем совместном будущем. Могла представить наших детей, летние выходные за городом, в палатках, и то, какими неудобными, нелепыми были бы наши семейные обеды в роскошной квартире моей мамы – с ее фруктовыми диетами, вычурной мебелью, которую нельзя трогать, с ее молодым любовником, певцом Кузьмой, и с ее перешитым на новый лад лицом. Одной мысли о том, как мои дети будут портить ее мебель, было почти достаточно, чтобы я всерьез захотела этого будущего. Все это было до того, как я встретила Андре, но я надеялась, я тешила себя идеей, что все будет еще как прежде – потом, когда мы покинем Париж.
