Амаль Керимов - Полночь в сентябре. Стихотворения

Полночь в сентябре. Стихотворения
Название: Полночь в сентябре. Стихотворения
Автор:
Жанр: Стихи и поэзия
Серии: Нет данных
ISBN: Нет данных
Год: Не установлен
О чем книга "Полночь в сентябре. Стихотворения"

В его поэзии творческий акт становится объектом познания. Сама поэзия воспринимается как возможность говорить отворчестве языком творчества. Своего рода поэзия в поэзии. Рифмы, образы организованы по принципу постоянного изыскания, эксперимента, где одно усиливает другое, или наоборот. Эта мысль должна свести на нет систематизацию разбросанного, хаотичного мира поэзии, а только лишь предположить поиск некоей «системности», самого данного нам эффекта художественного мышления.

Бесплатно читать онлайн Полночь в сентябре. Стихотворения


© Амаль Керимов, 2022


ISBN 978-5-0056-3155-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero


Товарищ Ленин!

Товарищ Ленин спит!
Под коконом мавзолея
лысина вся блестит
разливами карамели.

«В вагоне было холодно, темно…»

В вагоне было холодно, темно,
и дождь воспоминаньем бил в окно,
и рельсы были горестью полны.
Я пил коньяк до самой дурноты,
чтоб позабыть в прерадостном бреду,
куда я еду и зачем сойду
с вокзала, где как мух полно людей.
Мне б мухобойку да потяжелей.
И, может быть, сейчас не тот сезон,
чтоб яростно, да и со всех сторон
терпеть людей. В запятнанных руках,
что вносят пыль на кончик языка
с усталых дней вокзальных площадей,
где я сойду значительно бледней,
чем в том момент, когда косой сквозняк
мне остужал каштановый коньяк.

«В тот день в невиданных масштабах…»

В тот день в невиданных масштабах
бил дождь. И прям по мостовой
лилась вода, своей удавкой
топила улицу под ноль.
Но если б я предвидел, взял бы
беруши от скрипучих шин.
Теперь стою я весь нарядный
от топота литых машин.

«Я знал когда-то наизусть…»

Я знал когда-то наизусть
стихотворенье. Пушкин
стоял, как автор. Признаюсь,
не написать мне лучше:
«У лукоморья дуб зеленый,
златая цепь». Ну что-ж,
я допишу «На изумленном
на дубе на моем…»

«Я был в Москве. Я был однажды…»

Я был в Москве. Я был однажды
среди невиданной толпы.
И снег в лицо бросал мне дважды
мои далекие мечты,
что я когда-нибудь останусь
топтать под хамоватый смех,
под истерическое «браво»,
сей исторический рельеф.

«Не надо сжимать ладони в кулак…»

Не надо сжимать ладони в кулак,
все линии переплетутся
в венозный бардак, и может быть так —
не сможешь и пошевельнуться.
Я знаю – не жить по другому, любить
все это проблемно бывает.
Не стоит и пить. Кровать расстелить
и лечь, ничего не зная.
На утро, обычно так, мордой кивнуть:
«Привет, моя, дескать, квартира.»
Ну и чего-то можно хлебнуть,
это дело нехитрое.
Но только не гни ладони в кулак
ни к Богу, да и не к черту.
Столь непредсказуема эта вода,
что мы называем кровью.

«Ночь проносится, кусая…»

Ночь проносится, кусая
пятки улиц до костей.
Не видать, как пыль сырая
лезет с кожи пустырей.
Воспаленно, вопиюще
корчится лицо утра.
Я же жду, как в этой гуще
белой каплею вина
упадут, едва сверкая,
звезды по изгибам крыш.
Может быть тогда, родная,
ты за все меня простишь.

«Мне снилась полночь в сентябре…»

Мне снилась полночь в сентябре…
Как листьями на циферблате
остаток дня еще шумел —
он был немного аккуратен.
А если б мог, со знойный свистом
он возле сердца бы нудил,
а там и без того нечисто.
А там буди – хоть не буди…

«Мчатся серые тучи, мчатся…»

Мчатся серые тучи, мчатся
к окраинам пустырей,
и, как серые брючки, настом
наготу покрывают дней.
Только я и такой же серый
качаю ночь у окна,
что серою каруселью
раскачивает меня.

«О, я тот, кто стался лишним…»

О, я тот, кто стался лишним
богу, черту. Пополам
я делю с собой затишье.
Только слово по рукам,
тенью радостного мира
греет кожаный покров.
Я не тот, в чьих пальцах лира
прогибается порой.
Я, скорее, где-то между
одиноких палачей
и наигранной надежды
в то, что жить того глупей.

«Не может быть, не может быть…»

Не может быть, не может быть,
как весело и грустно
день около ночи хоронить,
и ночь скрывать от утра.
Я, как бы с Богом наравне,
судьбой играю в прятки,
и черновое небо мне
в неправильном порядке
раскладывает явь и сон.
И так вот получилось —
игрою был я разделен
меж небом и квартирой.

«Сверни листок обыденной бумаги…»

Сверни листок обыденной бумаги,
не в трубочку, как ты всегда привык,
а обними им у причала камень,
забрось его. И ты всего достиг!
Присядь у собственной открытой двери,
и жди гостей, пока плывет ко дну
кусок написанных  стихотворений,
гранитом что рассыплется к утру,
однажды чтоб удобрить кипарисы.
И собирать табак для папирос
тебе придется с помощью актрисы,
которую ты ввел собой в психоз.

Самоубийца

Иссушен рот. Потерты губы.
Бушует кровь по венам в такт
Тому, чего так жаждут руки:
Там – виселица, там – палач.
И он людей не замечает,
Всегда и всеми был любим.
Стоит у заданного края,
И только вечность перед ним.
Неистово и бездыханно,
Как ожерельем по стене,
Бредут к нему воспоминанья
О неудавшейся судьбе.
Там было зарево разлуки,
И пламя сладостной любви.
Там было все. Но злые звуки
Похожи на предсмертный свист.
И поодаль, довольно жутко
Стояла тень его в плаще.
Рукой махала, словно шутка.
И будто все это во сне.

Я не товарищ!

Я выпью грамм пальто и закушу картузом,
чтоб быть похожим на «товарищ Маяковск»,
но «ий» не доскажу, дабы не быть конфузу.
Я не товарищ, не почитываю Бродск —
ого или еще кого-то там другого,
сжимая в кулаке его печатный бюст.
Я не люблю, когда по самое по горло
социализм залит с «товарищеских» уст.

Диптих

I
Январь. Последние потуги.
Стопа, как призраком легла
на этот снег, на эти будни,
где чуть зима не умерла.
Не умерла, но лишь осталась
ночами белыми во мне
подогревать больную шалость
с тоскою пребывать во сне…
II
Духота. Асфальтова плита
в феврале практически беззвучна.
Небо пылью дышится и та,
жухнет на снегу, что ненаучно.
Так же ненаучно по виску
бьют обманчиво ночные брови,
бьют же так, что тешится искус
вырвать их со звездами под корень.

«Я шёл сквозь осеннюю зиму…»

Я шёл сквозь осеннюю зиму;
бывало, птицы поют.
И снег опрокидывал мимо,
уже пожелтевший сук.
И пахло осенней отдышкой,
и пахло бледностью рук.
Я шёл, как дворовый мальчишка;
бывало, смущая мундштук…

«Этот вечер со мной – лебединый!..»

Этот вечер со мной – лебединый!
Машет крыльями прочь и прочь
облака, как замерзшие льдины,
облака – пробужденные в ночь.
Потому и, как тенью глубокой,
все бессонницею блестит.
Потому колыбельный локон
безобразно порой сердит…

Бессонница

Бессонница. Во всю твою длину,
и в угол комнат я свой сон припрятал.
Мы здесь одни. Своих не видим рук.
И неизвестность пробегает рядом.
А что за ней? Бессмертьем не дыша,
В молчании и комнатном тумане,
стоит весьма пространственно душа,
сон и бессонницу не различая.

«Много меня прощали…»

Много меня прощали.
   Друг мой, не пропадай.
Как мы здесь оказались?
   Друг мой – неурожай.
Пали цветы на крылья,
   И птицы зарылись в земле.
А не много меня любили,
   Друг мой? И налегке
Сновидения не плясали.
   Мне совсем не уснуть.
Слишком много меня прощали,
   И того – не вернуть.

Солнце

Пьянеет жизнь от свешанного солнца!
Оно давно уж высунув язык
стучит в обыденное нам оконце,
остаться на мгновенье норовит.
С Востока разливается на Запад.
И слышен стон… так плачут моряки.
На белых парусах так неприятно
сухое море известью трещит.
Оно не спит ни днем, ни скромной ночью,
не сыпется во тьме палящий луч,
он, кажется, открытою струною,
срывает гриф со скрипки серых туч.
Нам не увидеть как дымится небо,
и не услышать музыку в домах.
Не видно звезд, и все великолепье
лишь гарью оседает на руках.

«…и надо нам небо сдуть…»


С этой книгой читают
Я же не знал, как жить.Блистают тени улыбкиу зеркала, чтоб осудитьсвершенные мною ошибки.Их отражение – лесть.И я утопаю в море,где камни на днище мнецарапают: «горе, горе…»
«Да нет, тут не пахнет Бродским» – это стремление развеять миф о смерти поэзии в XXI веке. Это шаг навстречу своему читателю, который станет полноправным участником противостояния слов и молчания, всё желающих уничтожить друг друга…
Каждая жизнь пропитана цветочным ароматом, запахом чьей-то любви. В каждом стихе есть чья-то жизнь, прожитая или только начинающаяся, каждый стих несет в себе истинную правду обо всем сбывшемся и несбывшемся…
Книга Елены Королевской – замечательный пример настоящего, глубокого патриотизма, не нарочитого, провозглашаемого на митингах и демонстрациях, а подлинного, идущего из глубины души – того, что и называется простыми словами «любовь к своей Родине». Но самое ценное – каждая строчка любого из этих стихотворений учит патриотизму юные души, маленьких граждан великой России, которые еще только постигают науку любви к Родине. В том числе и с помощью пре
Кассовый чек несет в себе информацию статистического свойства, но при этом цифры и буквы на нем упорядочены, что придает ему сходство с поэтическим произведением. Автор дополняет реальный изобразительный ряд асемическими письменами и абстрактными символами. Слова, буквы, цифры и росчерки наслаиваются друг на друга, образуя единую многосмысловую структуру. Автор выступает в роли своего рода «переводчика» с языка экономической конкретики на язык эк
Любовь снимает все Заклятья прежние, И злого колдовства закончен пир. Цветочек аленький – Подарок маленький, Но как меняет он весь этот мир.
Правление Гоминьдана, японское вторжение, социалистические преобразования, «культурная революция», реформы Дэн Сяопина – об этих и других событиях рассказывают герои книги Ильи Фальковского, прошедшие через жернова истории и сумевшие выжить. Все они – бывшие и нынешние профессора-русисты, подарившие китайскому читателю русскую классику и составившие словари русского языка. Несмотря на годы запрета на изучение русского языка в КНР, они пронесли лю
Беатрис Поттер – английская детская писательница, жившая и творившая в начале прошлого века. В Англии сказочницей гордятся и даже считают ее сочинения национальным достоянием. Ее сказки известны и любимы детьми всего мира. Кого там только не увидишь! В них прачка-ежиха Ухти-Тухти стирает одежду лесным жителям, белки запасают орешки на зиму и попадают в переделки, кошечка в сапожках и курточке выходит на охоту с пневматическим ружьем, кролик Питер
Мир и покой никогда не царили на территории Иллинской империи, внутренние конфликты всегда раздирали ее, но с приходом новой угрозы прежние распри смолкли. Ранее неизведанная сила пробудилась, порождая на свет нечто темное, нарушая привычный цикл жизни. Теперь судьбы Кастора, Сектуса и Афадора тесно переплетены между собой. Сейчас им только предстоит встать на тяжкий путь, но роль, отведённая им весьма значима. Ведь выживание всех и каждого будет
Автор решает переместиться в своё произведение, но позже выясняется, что вернуться назад не так уж и просто. Публикуется в авторской редакции с сохранением авторских орфографии и пунктуации.