Целую твой портрет, который что-то
Мне кажется совсем уже больным.
Устал он от обыденной заботы —
Ловить мой взгляд. Так лучше бы одним
Глазам смотреть на славную работу
Художника, чьи руки влюблены
В твои бесчеловечные красоты,
В улыбки миловидные черты.
Чем если залетит к тебе однажды
Толпа, пусть и не раз, а дважды,
Испортит твой, едва коснувшись, бюст;
Неважно кто, самцы иль самки,
Сотрут с картины и котов сиамских.
А значит, труд художника был пуст.
Порой считаю, сидя по-турецки,
Число шагов твоих ступней.
Порой пугаюсь вовсе не по-детски —
Любить ко мне идут… Или точней:
Ты возникаешь словно ниоткуда,
И рук твоих прикосновенья шлют
Привет. И мой расшатанный рассудок
Загадочней не знает «пять минут».
Где каждая из них меня сгубила.
Зачем твоя рука не обошла
Меня. Ах, если б ты любила,
Но не была ко мне так холодна.
Ведь соткана любовь моя тобою,
И так ранима под твоей рукою…
Друг друга мы любовно утешаем:
Словами – я, молчаньем – ты.
Ах, если бы, ах если бы миряне
Любили так церковные кресты,
Как я к тебе балетными шагами
Иду сквозь адовый песок пустынь,
Крича неистово «аминь».
Друг к другу мы иначе и не знаем,
Как относиться, как нам быть,
Когда боишься ты меня любить,
А я мирянам тем же подражая,
Челом пал ниц перед тобой. Ни края
Нет, ни конца – религия иная
Здесь. Ты – «святыня всех святынь».
От ночи к ночи трепетное сердце,
Как в назидание судьбе, все ждёт
И ждет твою столь надобную честность,
Когда в душе твоей оттает лёд.
Так может быть и неуместно —
Ни день сейчас, ни «этот самый» год…
Стою я у окна. Не так чудесно
Знать то, что и луна вот-вот сойдет
В небытие, а далее цензура…
Твоей загадочной души.
И я бы предпочел оставить утро
На перепутье: где я жив,
И где еще не знал я праздной пыли,
Что был любим тобой. Но был ли…
