1987 год
Игорь в который раз пытался прокрутить в памяти события вчерашнего дня. Бешеная карусель не могла остановиться ни на секунду, и он не мог ухватить ниточку, чтобы разобраться во всем происшедшем. Даже здесь, в спокойной, если можно так сказать, обстановке.
Обстановка располагала. Пять квадратных метров, без окон, без дверей. Дверь, конечно, была. С иллюминатором-решеткой, снаружи прикрытой фанеркой, периодически поднимающейся и открывающей деловито-настороженное лицо сержанта-сторожа.
Изолятор временного содержания. Красиво звучит. Обычная камера на три места. Два занято – он и какой-то пенсионер, без меры смоливший дешевые сигареты, извлекаемые из всевозможных укромных мест гардероба: носков, подкладки пиджака и даже ботинок.
Прямо фокусник.
Игорь зажмурил глаза и попробовал сосредоточиться. Прошел пятый час пребывания в этом изолированном местечке. Все происшедшее казалось глупым сном, приснившимся после обильного запоя…
* * *
Бред, чудовищная ерунда. Почему я здесь? Что я сделал? Я не сделал ничего. Где Анюта? Она сидела в кабинете, когда меня вели. Я не успел ей ничего объяснить. Один взгляд. Больше не дали. А дальше? Сказали, трое суток. Семьдесят два часа. А потом?
Возможен арест. Какой арест? За что? Слишком тяжкое преступление. Сто какая-то статья. Что я там подписывал? Я же не читал, я просто не мог читать. Я не считаю себя в чем-то виноватым. Они обещали разобраться. Почему тогда я здесь?
* * *
Взгляд остановился на тусклой лампочке под потолком. Там тоже была лампочка. Тоже тусклая и тоже единственная. И двор, как эта камера, четыре стены и черное небопотолок.
Анюта зачем-то сказала: «Будь осторожен». Впрочем, нет, она говорила это всегда. У них опасный двор. Шпана. «Какая шпана, Анечка? Я никого не боюсь. У меня есть ты…»
«При чем здесь я, дурачок?» «Не знаю. Пока ты есть, ничего не может случиться».
* * *
Черт, зачем я носил этот нож? С ним спокойнее. Психологический барьер. Для кого?
Я спускался пешком. Дурак, поехал бы на лифте, разминулись. Они же не ждали меня во дворе. Конечно, нет. Они гуляли. Без цели. И увидели меня случайно. Под этим единственным фонарем. Или с целью? Нет, нет. Какая, к чертям, цель? Заводочка по пьяни. Выпить и не подраться? Сегодня ж праздник! «День седьмого ноября – красный день календаря. Посмотри в свое окно, все на улице красно…» Долговязый подошел первым. Что он хотел? Конечно, стандартное «закурить». Ну, разумеется. И я, конечно, ответил, что нет. Виноват, поспешил. В некоторых случаях нельзя говорить «нет». Раскинуть надо было крылья, как аисту на гнезде: «Старый, какие проблемы? Щас найдем. А может, лучше вмажем? Мне вот должок вернули, целый червонец!» Или что-нибудь подобное. А то просто:
– Нет.
И, конечно, им не понравилось. Дальше по избитому сценарию:
– А чего ты, в натуре? Хамишь, гнида!
И удар – прямой и резкий.
Шапка летит в грязь. Не новая, но жалко, другой нет. Я выпрямляюсь после «нырка под руку» и отвечаю коротким снизу. Три года секции по дедушке-боксу. Поэтому только шапка в грязь, а не я сам. Долговязый, раскидывая перья, летит к стене. Координация нарушена «Московской» или «Столичной». Нарушена сильно, но не до конца. На ножках удерживается…
Игорь вздрогнул, как будто проснувшись, и потрогал ушибленный затылок. Что там дальше? Темнота. Он зажмурился.
Второй ударил бутылкой. Я не успел «нырнуть». До конца «нырнуть». Скользящий, не прямой, но все равно неприятно. Был еще третий, Должен был быть. Подсекли из темноты. Твердо и расчетливо. Сзади под ступни. Я упал на бок, автоматически ударив рукой по асфальту – механизм страховки во всех видах единоборств. Едино… Тут не прокатило, тут не едино. Трое… Или больше.
В ход пошли ноги. Долговязый носит, несмотря на холод, туфли-лодочки. Попади в ребро – нет ребра.
Я свернулся клубком, закрыв виски руками. Руки против ног. Ну, хоть бы кто прошел, хоть бы выглянул в окно! Ведь фонарь! Ну, помогите, гады!
Было больно. Когда «лодочка» прошла в зубы. Между сжатых на лице рук. Но боль заставляет действовать. Человек наделен болью не для того, чтобы охать и ахать, а для того, чтобы узнать: «Время пришло! Игра на секунды!»
Нож лежал в правом кармане куртки. Главное – подняться. Откатился в полузамерзшую лужу. Армейский маневр: выстрелил – перебежал – откатился. Должен доводиться до автоматизма. Спасибо старшине – довел.
Они реагируют не сразу. Жертва в нокауте, осталось добить. Без суеты и нервных срывов. Они наверху.
Браво, Игорь Валериевич! Добыто преимущество в метр. Очень хорошее преимущество – еще раз поймать окровавленными губами «лодочку», но теперь уже с небольшого разбега ее владельца. К тому и шло. Я поднялся на колено. Долговязый, похоже, левша. Опорная – правая. По футбольному замахивается. Очень удачный момент – удар влет по мячу. Мяч – моя голова. Когда влет, получается сильно. «Лодочка» – бутса летит в мяч. А я знал. (Ты знал, ты знал – так нечестно!!! Тьфу, понты дешевые!) Достаточно еще раз «нырнуть». Как можно ниже, сколько позволяет одноколенная стойка и глубина лужи. «Нырнул»! «Лодочка» проходит по волосам. Опорная нога остается в одиночестве. На, сучара! Получите, сэр! Сдачи не надо! Нож раскрывается уже в движении. Хорошая конструкция, лезвие летит вперед. Армейский подарок. Делали перед дембелем, полулегально и дарили друг другу. На память.
Долговязый закричал: «Ой!» Потом тоже встал в одноколенную стойку. Вероятно, нож перебил сухожилие. Что, приятель, лужа? Понимаю, понимаю, не хотел. Двое других замирают под фонарем. Когда кричат «Ой!», надо подумать, не слишком ли мы торопимся. Однако у долговязого хорошая анестезия – пузыря два «Столичной» внутрительно. То, что доктор прописал. Поэтому «Ой!» – реакция на промах, а не на перерубленное сухожилие.
Второй мой удар пришелся в корпус. Идиот, зачем?! Запарка? Возбуждение? Обида?
Сейчас хорошо прикидывать. А тогда как-то возможности не было. («Подождите, ребята, я сейчас прикину, как тут с вами разобраться поудобнее…») Тогда одно было – спастись!
Они бы не ушли, пока не добили. Они уже запустили движок, не остановишь.
Долговязый упал на спину, по киношному раскинув руки. Прямо под ноги оставшимся стоять.
– Сука, у него перо!!!
Это кто-то про меня. Ага, сам «лодочник».
Кажется, прошло еще несколько секунд, прежде чем он заорал по-настоящему. Как резаный.
– Витек, ты чего, в натуре?
Я выставляю окровавленный нож перед собой:
– Что, крысы, приссали? Ну, давай, бля, кто следующий?
«Крысы» буксанули. «Крысы» бегут. В ближайшую нору – выход из двора-колодца. Я не побежал. Я дурак. Я нагнулся над долговязым и зачем-то начал извиняться.
Возбуждение прошло так же резко, как и появилось, уступив место мысли о том, что я спорол какую-то ерунду. Жар охватил башку, пульс лупит по вискам паровым молотком.
