– Сестра! Сульфозин внутримышечно! Срочно!
Боль пронеслась по моему телу, стремительно, ломая кости, выворачивая руки, простреливая поясницу и сводя ноги.
– «Ну тише… Тише… Всё».
Я очнулась от яркого света.
Стены просторной палаты сливались с полом в одно сплошное белесое пятно. Три железные койки были сдвинуты к стене, по спинкам которых, свисали тряпки, похожие на эластичные бинты. Вокруг меня, с цветастой растрёпанной губкой в руках, суетилась женщина лет шестидесяти.
– «А.… очухалась. Опять всех на уши подняла. Крутятся вокруг неё, крутятся, а толку никакого, хоть бы успокоилась, да к Богу отошла что ли… сама тут с вами сляжешь, тьфу тьфу тьфу».
Без лишней скромности и хотя бы единой попытки сделать вид, что весь этот великолепный монолог был направлен не в мой адрес, женщина, наконец, закончила убирать палату и чертыхаясь вышла за дверь, оставив меня наедине с чувством патологической растерянности. Надо сказать, что это было одно из немногих чувств, испытываемых мной за последние десять лет. Вторым был – страх, а третьим ненависть к самой себе. И вот я, растерянная, потерявшаяся в пространстве и времени, блуждаю по закоулкам собственной памяти, без единого шанса найти выход. Насколько нужно быть душевнобольным, чтобы забыть, как это – терять? И если существуют эти пороги психоза, то я, ещё не ступив даже на первый, стою на одной ноге, совершенно не зная, как это – сделать ещё один шаг вперёд.
Июнь в тот год выдался особо душным. Земля под ногами стелилась сплошным белым ковром тополиного пуха и если бы не зелень вокруг, его легко можно было бы спутать со снегом. Когда мы сошли на станции, казалось, до террикона подать рукой. Большой серый холм возвышался над маленькими разноцветными домами. Невожск – маленький посёлок, находившийся в сорока пяти километрах от Прилуйска. Две улицы вдоль просёлочной дороги усыпанной щебнем. Дома отделялись друг от друга заборами, что как зубочистки торчали в разные стороны.
– «Миленько! – оценила Ника, направляя объектив камеры на повозку с вороной кобылой в упряжке. – Я думала такого уже нигде не увидишь».
Ника всегда была взбалмошна и остра на язык. Непростой характер выдавала каждая чёрточка её смуглого лица. Тонкий нос, широкие скулы, острый подбородок и огромные зелёные глаза, с потрясающим лисьим прищуром.
– Уже семь. Может, заночуем у местных?
– Как ты себе это представляешь, Ни?
«Ни» – так всегда называл Нику Костя. Светловолосый, крепкого телосложения, улыбчивый простак, мечтающий бороздить океаны. Он любил большую воду как никто. Рассказывал, как с отцом выходил в море на катерах и лодках (его отец был подводником, им и остался посмертно), но трепет к морю сыну передать успел. А пока Костик, вместо морей, покоряет подземки, вместо парусников – поезда и электрички, которые, кстати говоря, переносит с большим трудом.
– Мы здесь никого не знаем, кто впустит четвёрку блудных студентов с огромными рюкзаками на ночлег? Ещё и от Влада за версту разит…
– Разит чем? – возмущенно спросил Влад, перетягивая ремни рюкзака с одного плеча на другое.
Влад знал о шахтах всё. Начиная с истории заканчивая принципом добычи и необходимых приспособлений. Например, вы знаете, кто такой «табакотрус»? Трудно поверить, но в далёких шестидесятых существовала такая профессия. Задача табакотруса заключалась в том, чтобы проверять шахтёров, перед спуском в шахту, на предмет спичек и табака. Влад всегда тщательно соблюдал подобные правила, чего не скажешь о фляжке с портвейном, надёжно припрятанной во внутреннем кармане его пайты. Нельзя сказать, что он был любителем выпить, но фляжка, всегда хранилась на своём законном месте и по неизвестным причинам казалась бездонной.
О Владе много не скажешь. Замкнутый и угрюмый, воспитанный больше улицей, он существовал по своим законам. Его маленькая комнатка в коммуналке была напрочь завалена книгами и вырезками из газет. Он перепробовал себя во всем, начиная от паркура заканчивая раскопками военных артефактов. От Влада исходила непоколебимая уверенность в себе и надёжность, наверное, поэтому мы так легко и увлечённо следовали за ним везде, куда бы он нас не вёл.
Мы были студентами. Учились на ТурФаке и просто обожали подземки во всем их величии. Сейчас бы нас прозвали модным – диггеры, «кладоискатели» хотя, и это не совсем точно, ведь мы ни за чем не охотились, скорее наоборот. Наша вечная четвёрка: Я, Влад, Костик и Ника колесили по заброскам и подземельям от нашумевшей «Амбреллы» до всеми забытых Кировских шахт, уже давно не представляющих собой никакой особенной ценности. Что может быть романтичнее и ужаснее мёртвой насыпи ещё не так давно оживлённой стуками и дребезжанием работающих инструментов?
Когда наши дискуссии о предстоящей ночлежке достигли своего апогея, солнце плавно начало катится за горизонт. Поднялся лёгкий ветерок, который был настоящим спасением в этом июньском пекле. Под ногами захрустел серый песок.
На встречу нам шел пожилой мужчина.
– Извините, вы не подскажете, у вас тут шахта есть старая, как нам к штольне пройти? В какую сторону? – спросил Влад у старика
– А это вам воооон туда, – махнул рукой приветливый старик в сторону возвышающегося террикона, – там и штольня имеется. Не заблудитесь!
– Спасибо дед! – ответил Влад.
Мы направились к шахте.
– В самом деле, Влад, куда мы сейчас пойдём? – спросила я, бросив рюкзак на землю.
– Ладно. Раскинем палатки здесь, а утром выдвинемся в путь – ответил Влад, принявшись, доставать вещи
– Расскажи о ней – с неподдельным любопытством спросила я, толкнув Влада в плечо
– О ком ещё?
– Ну о шахте. Почему мы идём именно туда? У тебя же наверняка тысяча причин, уж я-то тебя знаю – усмехнулась я, намекая на увлечения Влада легендами и мистикой
