Прохладная вода обняла разгоряченное тело, омыла кровавые ссадины и смочила волосы. Найл сделал пару глубоких глотков и оглянулся на лагерь победителей: там поднимался к небу дым костров, доносились пьяные выкрики, маячили неуклюжие фигуры, воняло паленым мясом и тухлятиной.
Неужели эта кучка недоразвитых дикарей и в самом деле смогла победить могучую армию наводящих ужас смертоносцев, тысячелетних властителей планеты? Это не укладывалось в мозгу. Однако шея еще сохраняла ощущение смертельного прикосновения веревки, в ушах еще стоял смех заключающих пари изуверов, а в голове все звучало: «Уходи!»
Посланник Богини не помнил, какая карта открылась пятой, не помнил, кто разрезал путы на руках и ногах, кто снял петлю с шеи. Очнулся он от толчка Тройлека и его короткого «Уходи!», прогудевшего в мозгу.
Как и любое мысленное послание пауков, этот импульс содержал не просто слово, а целый пакет образов и переживаний: здесь были и радость выигрыша, и уверенность, что сейчас пленнику ничто не угрожает, что за него готовы заступиться все выигравшие вместе со смертоносцем и что вскоре счастливчики про все забудут, а неудачники затаят зло и при первой возможности отомстят, что Найлу нужно убегать как можно быстрее и что, если он попадется снова, то его точно казнят. А еще, как ни странно, беспокойство. Тройлек волновался за жизнь Посланника Богини!
Впрочем, раздумывать об этой странности у Найла времени не было.
Он еще раз нырнул и, пропитываясь влажной прохладой, сделал несколько жадных глотков. Скорее инстинктивно, нежели из предусмотрительности, сломал толстую жесткую тростину: такие крупные – редкость даже близ богатого жизнью оазиса Диры. Потом выбрался на берег, в последний раз оглянулся на бивуак захватчиков и побежал вверх по течению.
Вдалеке послышалось улюлюканье, и Посланник Богини ускорил бег.
Рожденный в пустыне, он прекрасно знал, что свобода здесь отнюдь не равнозначна жизни. И хотя сейчас он еще не избавился от ужаса близкой смерти, словно парализовавшей его мозг, он недоумевал от столь сокрушительного поражения, он еще дрожал в ярости, вспоминая допросы восьмилапого переводчика, – так что бежал Найл по мелководью по сути в неразумном состоянии, – однако под поверхностным слоем мышления продолжал работу другой, менее доступный сознательному контролю. Именно он заставил Найла вначале отломать длинный кусок трубчатого тростника, а затем подобрать на мелководье и сунуть за пазуху пару коричневых камней.
Часа через два река повернула налево, к горам. Посланник Богини вошел в воду, сел и долго, торопливо пил, до краев наполняя единственный имеющийся сосуд – собственный желудок. Потом тяжело встал, повернулся спиной к вершинам Северного Хайбада и стал медленно подниматься на первую из тысяч и тысяч дюн, которые предстояло одолеть на долгом пути домой.
* * *
Пески, пески, пески… Жаркое солнце давно высушило тунику и волосы, безжалостно припекало голову и плечи. По бокам его стекали длинные струйки пота. Каждые пять-десять минут Найл оборачивался, сверяя направление по снежным пикам, и продолжал размеренно подниматься на сыпучие склоны барханов и спускаться в душные впадины. Он облизывал пересыхающие губы, поглаживал быстро обгорающие на солнце плечи, а в голове все крутилось одно и то же: как, как, как, как такое могло случиться? Как могла кучка вонючих, безмозглых дикарей разгромить великолепную армию высокоразвитой цивилизации? И что будет теперь с его привычным миром? С его городом – этим огромным живым существом, одновременно и могучим, и беззащитным, как ребенок? Что будет с миссией, возложенной на него Великой Богиней Дельты? С людьми, пауками, с жуками, наконец? Неужели захватчики придут и туда – придут и переварят все с жадной безмозглостью головонога: изнасилуют женщин, разыграют на пари жизни мужчин, сожрут запасы пищи, выпьют все вино, растащат все вещи, какие только сумеют найти. А потом вкопают на площади столб, изображающий паука с человеческим лицом. И город станет напоминать сундук, в который забралась оголодавшая крыса. Внешне нормальный, а внутри – все испоганено.
Отрезвил его осторожный шорох. Найл замер и, пригнувшись, прислушался. Рука нащупала за пазухой камни. Два булыжника – вот и все оружие против клыкастого, шипастого, ядовитого мира пустыни. Никогда еще Посланник Богини не чувствовал себя столь нагим и беззащитным.
Тихое шуршание не прекращалось. Найл извлек один из камней, взвесил в руке. Медленно двинулся к гребню бархана, готовый в любой момент дать отпор неведомому врагу, с каждым шагом все ниже пригибаясь к земле, пока внезапно не выпрямился на вершине.
За дюной никого не оказалось, но тренированный взгляд охотника без труда опознал на склоне характерную извилистую волну – ящерица закопалась в песок. Сколько он таких в детстве переловил, не счесть. Запеченные в золе, исходящие ароматным паром… Рот у правителя паучьего города мигом наполнился слюной. Будь у него огонь… Но чего нет, того нет.
Найл сунул камень обратно, сверился с горными пиками и отправился дальше, стараясь внимательнее смотреть под ноги. Появился легкий озноб – солнце давно село, и теперь пустыня быстро остывала. Посланник Богини поежился и попытался ускорить шаг, однако ноги безнадежно вязли в еще горячем сыпучем песке. Впрочем, куда спешить? Мир погиб…
Ночью в пустыне безопасно, ее холоднокровные обитатели спят; главное – не наступить на какую-нибудь ядовитую тварь. Или того хуже – не провалиться в нору. Но Посланник Богини еще не настолько утерял усвоенные в детстве навыки, чтобы попасться так глупо.
Шаг за шагом, бархан за барханом.
Гребни дюн начали поблескивать в холодном свете звезд. Иней – первый признак наступления дня. Найл начал внимательнее приглядываться к впадинам между песчаными холмами. Увы, никаких признаков растительности. Ни неприхотливых макушек, ни вездесущих верблюжьих колючек, ни, тем более, влажных чашек уару. Нет кустарников – значит, днем нет и тени. Скверно. Да еще вдобавок при сильном ветре не скрепленные корнями пески поползут и вполне смогут засыпать незадачливого путешественника.
Однако выбора не было – с первыми лучами солнца промерзший насквозь Посланник Богини спустился в одну из впадин и вырыл в холодном податливом песке длинную неглубокую яму. Потратил он на работу минут пять, не больше, но мир вокруг успел перемениться: исчез серебристый иней, сверху потекли, приятно согревая тело, потоки тепла.
Найл не обманулся – он слишком хорошо знал, сколь быстро тает эта ласкающая тело граница ночи и дня, а потому поспешил забраться в яму, дабы подольше хранить ощущение прохлады.
