Они не обменялись ни словом с тех пор, как вернулись после ленча на улице Клиши. Женщина достала из-под знакомого журнала на каминной полке расписание пароходных рейсов. Усевшись на диван, она рассеянно развернула листок, хотя все даты давно знала наизусть. Ей хотелось привлечь внимание мужа, найти повод для ссоры.
Ссора – всегда предопределённая победа, за ней слёзы, истерика, его растерянность. Сколько раз этот спектакль уже наскучивал, но всё же лучше, чем сидеть в тоске по дому, погружаясь во тьму.
– Ах, ах… – вздохнула она достаточно громко, чтобы муж у письменного стола у кровати услышал.
– Что случилось? – Он поднял лицо.
– Ах, ах… – На этот раз вздох был слащавым, а взгляд – заискивающим.
Обычно она сначала сдавалась, когда он отрезал: «Хочешь домой – так поезжай!». Но сегодня ошиблась в расчёте.
– Тебе одиноко?
– М-м. – Он снова уткнулся в книгу.
– Дай сигарету.
– На. – Левой рукой он протянул лавандовую коробку «Любана».
– Нет, закури мне её! – Он щёлкнул языком, достал сигарету, зажал в зубах и чиркнул спичкой с жёлтой головкой, похожей на тычинку.
Она молча наблюдала. Он машинально затянулся и снова погрузился в чтение. Она украдкой принесла коробку и спички на диван.
– Держи. – Он заметил и протянул сигарету.
– Не надо. – Она покачала головой.
– Прости.
– После таких слов? Ладно…
– Ты в последнее время стала тише. – Он отложил книгу.
– Да? – Её глаза наполнились слезами.
– Когда ты такая, кажется, будто мы снова в Японии.
Ей хотелось возразить: «Нет, не кажется!» – но слова застряли в горле, и она затянулась, чтобы скрыть молчание.
– Эта сигарета слишком крепкая.
– Купить «Сюи Кассель»?
– Не надо. – Она сделала улыбку.
Его вдруг потянуло приласкать её. Он сел рядом на диван. А ей снова захотелось ссоры.
– Я всё равно тебя ненавижу.
– Ну вот…
– Возьми, мне надоело. – Она протянула сигарету.
– Выбрось. Мне тоже не хочется.
Она встала, положила сигарету в пепельницу на столе и подошла к окну. Отодвинув ставни, облокотилась о железные перила высотой по грудь. Вдали на востоке виднелось небо, напоминавшее о безрассудстве, которое привело их сюда.
Белые облака спешили по бледно-серому небосводу. Высокий чёрный дом напротив с окнами лишь на одной стороне казался тюрьмой – сегодня особенно.
Соседские каштаны сбросили листья от жары – теперь их вид раздражал. Но дальнее дерево уже выпустило вторые редкие листья на чернильного цвета стволе.
Со стороны ворот по белой дорожке, как в парке, шёл тринадцатилетний слуга в белом переднике и охотничьей кепке.
Перед женщиной возникло лицо старшего сына, оставленного дома. Не отправила ли она детей по миру своей безрассудной заграничной поездкой? Не станут ли они такими же слугами?
Однажды утром она видела, как этого мальчика били по рукам. Её детям тоже уготована такая участь?
Гнев к мужу вспыхнул, как пламя. Оглянувшись, она увидела, что он снова сидит за столом и читает.
Слёзы капали на перила. Внизу, у корней длинного, выгнутого, как ветка икебаны, акации стояли две скамьи лицом друг к другу. На одной сидели хозяин Луи и испанская танцовщица. На низком столике лежали три рюмочки для ликёра, две пивные кружки и несколько бутылок.
Напротив – хозяйка Бланш и уборщица. Бланш, держа шпильку в зубах, поправляла причёску. Испанка в тёмно-синей кофте оживлённо болтала. У уборщицы выпали передние зубы, а клыки блестели, как у вампира.
Луи, видимо, возился в саду – на нём была только оливковая рубашка. Этот двадцативосьмилетний красавец уже лысел на макушке.
У испанки прозрачно-белая кожа с голубизной, чёрные глаза, густые брови, сохраняющие грозную тень даже при улыбке. Подбородок выдавался сильнее, чем у француженок.
Короткие волосы до шеи – обычное дело для танцовщиц, но такие густые и чёрные встречались редко. Пробор и кожа на висках казались ещё белее и голубее на фоне рыжеватых волос Луи.
Испанка, болтая, придвигалась к нему, а он, пугаясь, отстранялся. Женщина на третьем этаже невольно улыбнулась.
Уборщица вульгарно взяла пивную кружку, налила до краёв, попробовала на язык и поставила рядом. Испанка взяла рюмку для ликёра, и Луи налил ей, потом себе и предложил Бланш. Та замотала головой.
«Держит в доме семь-восемь молодых женщин – всех красивее меня, называет „мадемуазель“ или „мадам“… Должно быть, иногда злится», – подумала женщина у окна.
Настроение её вдруг улучшилось.
– Подойди сюда!
– Что там?
– Все в саду.
– Ага. – Он ответил без интереса.
– Испанка внизу красивая.
– Ты так думаешь?
– Ты её не знаешь?
– Иногда вижу.
«Наверное, в роскошном зале внизу, – подумала она. – Лежит на кровати, раскинув руки, распутница».
Хлопнула калитка, застучали шаги по плитам. Она высунулась.
– О, мадам, какая шляпка! – испанка звонко крикнула через низкую ограду.
