На Брокене1 свирепствовал буран. Валящий с ночного неба снег бурлил, будто зелье в гигантском ведьминском котле. Ветер выл, причитал и жаловался стонущим соснам на свою бродяжью долю. Мохнатые лапы елей мотались, будто взвихренные юбки водящих хоровод ведьм. Полная луна лила серебряные слезы, но их потоки не могли сдержать буйство стихии. Да и стихии ли? Недаром Брокен испокон веку считается странным, иным местом. Собирались там нечисть на Вальпургиеву ночь или нет – но что-то слишком осмысленное, живое слышалось сейчас в стенаниях ветра и гомоне вековых деревьев…
А затем все разом стихло. Ветер унялся, наметенный снег засиял колкими искрами. Резко усилился мороз, и потрескивания леденеющей древесной коры каким-то образом слились в тонкий младенческий плач.
***
Господин Якоб Фрост2 занимался очень подходящим его фамилии делом: держал лавку с мороженым.
Лавка с пузатыми стеклянными витринами-морозильниками не принадлежала к популярному в Берлине бренду italienisches Eis3, но и без него служила центром притяжения для всего Райникендорфа4. По весне, как только солнце начинало пригревать по-настоящему, а росшие на площади перед лавкой липы густо зеленели, под деревьями раскрывались веселые уличные зонтики и расставлялись столики, стулья и лавочки, которые быстро заполнялись посетителями.
Мороженое у господина Фроста было не только изумительным на вкус, но и удивительно медленно таяло, даже в самый зной долго сохраняя какую-то особую, мягкую прохладу. Посетители иногда судачили об этом. Взрослые рассуждали об экологически чистых ингредиентах (оптимисты) или о необычайно вредных пищевых добавках (скептики); дети же ничуть не удивлялись: ведь если у мороженщика, помимо фамилии, еще и белая борода и нос картошкой, как у Санты, – то чего уж удивляться, что с холодом он на «ты»?
Сам Фрост не спешил делиться секретами мастерства. Во-первых, потому, что, несмотря на располагающую внешность, разговорчивостью не отличался, а во-вторых – потому что откровенничать ему было не с кем: мороженщик, несмотря на солидный возраст, был безнадежно холост и в качестве единственного компаньона держал огромного белоснежного кота по кличке Макс. Тот, будучи парнем компанейским, частенько спускался из хозяйской квартиры в лавку и горделиво рассматривал покупателей своими разноцветными глазами: золотым и зеленым, что, несомненно, еще прибавляло заведению популярности.
Лавка Фроста оставалась открытой до поздней осени. Когда же спрос на мороженое естественным образом сменялся интересом к выпечке, глинтвейну и оскаленным тыквам, он закрывал свое заведение, а позже, ближе к Рождеству, и вовсе уезжал на каникулы. За Максом в это время присматривала его соседка – госпожа Хитц5. На самом деле, их сменилось даже две: пожилую госпожу Хитц Фрост знал лет тридцать – с тех самых пор, как поселился в квартире напротив. Отношения сложились самые добрососедские, так что появившийся со временем Макс очень скоро начал считать обе квартиры своей законной территорией и бывал в каждой из них поочередно по собственному изволению.
Молодая фрау Хитц появилась года два назад. В то лето, как и во все предыдущие, соседка Фроста отправилась на какой-то оздоровительный курорт. Вернулась с него, однако, неожиданно быстро, в компании молодой женщины, пшенично-рыжей, с синими глазами и задорным смехом, как оказалось, ее племянницы. Сама пожилая дама выглядела по возвращении торжественной, загадочной и словно погруженной в какие-то размышления. А после почему-то довольно быстро угасла, словно истаявшая восковая свечка. Племянница же, Кати, осталась жить в квартире тетушки.
Фрост поначалу не решался спросить у Кати насчет Макса, да и вообще решил, что блужданиям вольнолюбивого кота пришел конец. Ничуть не бывало! К новой соседке Макс зачастил едва ли не больше, чем к прежней. Кати, в свою очередь, осталась от него в полном восторге, а ближе к Рождеству даже сама предложила свои услуги в качестве кото-няньки.
Так и случилось, что уже вторые Рождественские каникулы Макс встречал у нее.
Год за годом Фрост сообщал тогда еще пожилой фрау Хитц, что уезжает в гости к сестре в Альгой6. Не нарушил этой традиции и после ее ухода, хотя Кати ни о чем не спрашивала. Повторяемые из года в год названия местности ложились гладко и без запинки, хотя каждый год это был едва ли не единственный случай, когда обычно честный и законопослушный мороженщик открыто и сознательно лгал.
Путь его действительно лежал в горы – но отнюдь не баварские.
Гарц – самый северный горный массив в Германии с центром на горе Брокен, не был, откровенно говоря, лучшим выбором для зимних каникул. Штормовые ветра и туман, лежащий на горных склонах более трехсот дней в году – вот чем встречал Брокен приезжих. Правда, в погожие дни смягчался, являл туристам необычайной красоты тропинки для пеших прогулок, канатный фуникулер, узкоколейку, по которой пыхтели старинные паровозы, и возможность обозреть с вершины территорию, приблизительно равную Швейцарии.
Впрочем, милости древней горы Фроста не особо привлекали. А что привлекало – он и сам толком не мог бы сказать. Просто в какой-то момент лет двадцать назад начал испытывать странное чувство пустоты. Оно регулярно появлялось под конец октября и не отпускало до самого нового года, а то и дольше. От него не спасали ни развлечения, ни работа, ни общение. Со временем Фрост понял, что тянет его именно в дорогу, и списал неприятные ощущения на утомление после напряженного рабочего времени летом и необходимость сменить обстановку. Но и путешествия облегчения не принесли, пока однажды Фрост не наткнулся в каком-то журнале на описание турбазы в горах Саксонии-Анхальта.
Глянув на фотографии лысой вершины Брокена, Фрост едва не вскрикнул от осознания: туда. Если где и заполнится его пустота, то только там.
Опомнился, принялся сам себя отговаривать. Он отнюдь не любитель экстрима, а местечко, мягко говоря, неприветливое, особенно по зиме. Если так уж захотелось подышать снегом, так других курортов хватает, как раз для таких степенных и неспешных, как он.
Убил две зимы на Баварию и швейцарские Альпы. Едва не взвыл от ощущения, что все невообразимые красоты тех мест казались блестящими конфетными обертками, из которых безжалостно вытряхнули вкусное содержимое.
Пережил еще одно лето, а осенью решился-таки забронировать номер на турбазе «Брокен».
С тех пор это стало его постоянным зимним маршрутом: веселый зеленый Фликсбус7 за пять с лишним часов доставлял его в городок Вернигероде (над городом гордо возвышался старинный замок, в который Фрост тоже несколько раз заглядывал), а оттуда – еще около часа поездом все выше в горы. Сойдя на конечной станции, оставалось подняться еще на пару десятков метров и оказаться в гостеприимных комнатах турбазы в деревенском стиле, которые за столько лет стали уже почти родными.
