ПРОЛОГ
Есть много миров, о которых не знаем, но от которых зависим. Эти миры создают нашу реальность.
Есть много миров, которые зависят от нас. Это миры, чью реальность создаем мы.
Потому, мой дорогой читатель, ты должен понимать – ты творец. Творец радуг, ураганов, морей, облаков, дождя и снега, и даже творец удивительных существ. Пусть не знаешь об этом, но в тех, иных мирах, ты их создаешь своими поступками, мыслями, словами.
Твой рассказчик, мой дорогой читатель, решил об одном из таких миров поведать. Тот мир называется Многомирье.
Порой сказка – это единственный способ перерассказать. Поэтому будет лучше, если расскажу тебе все, что знаю об этом мире, как сказку. Как добрую, длинную и, возможно, странную и взрослую сказку, что могла бы быть правдой, если бы не была сказкой.
Не удивляйся, мой дорогой читатель, что иногда твой рассказчик будет разговаривать с тобой. Многомирье – сложный большой мир, и чтобы ты в нем не потерялся, я буду твоим путеводителем – или добрым ведом, как говорят в Многомирье о тех, кто готов вести в дальнюю дорогу, – и иногда буду раскрывать тебе какие-то секреты, или пояснять непростые детали, или о чем-то напоминать.
Кстати, о «напоминать»! Нам часто говорят: «Вы ведете себя как ребенок!» Да, давайте порадуем нашего внутреннего ребенка и расскажем ему сказку. И я сам поступлю как ребенок: это моя сказка, и поэтому я начну ее оттуда, откуда хочу.
Ты приготовился, мой дорогой читатель, смеяться и плакать, сожалеть и удивляться, терять и находить, слушать песни и плач?
Ты готов вступить в битву за целый мир?
Готов?
Тогда отправляемся в добрый дальний верхний мир – в МНОГОМИРЬЕ!
Глава 1. Белоземье закончилось
Муфель Хомиш вздрогнул и проснулся.
Откинул на подушку свое ухо, нависающее над левым глазом. «Кажется, уши немного выросли», – отметил муфель и опасливо привстал. «Тревожно что-то», – промелькнуло в голове.
Слишком уж плохие сны приходили к нему в это белоземье. Такие не приходили никогда за все двадцать лет детства.
Хомиш мотнул головой, словно попытался прогнать самую назойливую бабочку сна, и осмотрелся. Все вокруг было по-прежнему, но что-то неуловимое изменилось.
Так же лениво скользил по холщовой наволочке с вышитыми мелкими соцветиями любоцвета, любимого цветка мамуши Фло, игривый луч отдохнувшего светила.
Так же, как и прежде, рядом с ним утаптывал воздушное одеяло мурчун. Учуяв, что хозяин зашевелился, пушистый домашний зверек запрыгнул на подушку.
– Пою-у-ун, ма-а-алы-ы-ыш, – протянул Хомиш и наклонился к любимой пушистой мордочке. – Как раздобрел за белоземье, пузан!
Зверек ткнулся мокрым носом во вздернутый нос хозяина, мявкнул и умчался на шкворчащие звуки, доносившиеся снизу из кухни.
Хомиш потянулся и сбросил ступни на коврик, пошевелил толстыми короткими пальцами и посмотрел на них, словно видел в первый раз.
– Ого. Да я, верно, вырос, – улыбаясь многозначительно, сказал он сам себе и даже потрогал для верности свои лапы, что налились силой, свои уши, что стали слышать острее, исследовал мягкими пальцами лицо – детская пухлость и мягкость ушли из щек, а брови и волосы на голове загрубели. Волосы были уже не как шерсть мурчуна – мягкая и шелковистая, скорее они напоминали отныне шерсть на загривке каняки. – Ну а что? Пора б!
Такова природа муфлей, мой дорогой читатель. Они долгие годы пребывают в одной поре, но в последнее белоземье своего детства достигают того роста, в котором и остаются веками. До самого момента, как уйдут по радуге к пращурам.
Для Хомиша это белоземье было последней границей между детством и взрослостью. Как и другие предвзрослеющие муфли деревни Больших пней, как и его дружок Лифон, он спал все холодные дни. Но так больше не будет никогда.
«Поди рассуди, может, и спалось беспокойно оттого», – снова пронеслось в его еще не прояснившейся ушастой голове, но все же Хомиш был истинно счастлив, что проснулся и больше не придется впадать в детскую долгую спячку.
На кухне Габинсов жизнь бурлила, словно и не было вовсе белоземья, словно не замедлялся каждый обитатель деревни Больших пней, экономя дрова и тепло и оберегая до цветолетья горшочки с цветами и своих любимых домочадцев.
Печь трещала не так, как трещат печи, отгоняя от стен иглистую стужу. Сонмы щепок и поленьев пели иную песню, песню наступившей солнечной поре. Теперь-то их не будут так нещадно закидывать в топку. Теперь-то они станут вальяжно лежать в дровнице, и кормить ими огонь будут не чтобы согреть остывшее жилище внутри почтенного пня, а чтобы приготовить горячую еду и просто послушать их ласковую вечернюю трескотню.
Огонь необходим в каждой муфликовой деревне. Ведь из чего бы ни был домик муфля – из пня, камня, песка, веток, даже если он на дереве или на воде, – любой муфликовый дом всегда должен быть согрет. Это роднит муфлей и мурчал. И муфли, и их домашние обитальцы чрезвычайно теплолюбивы.
– Мамуша? Мамуша! Мамуша, чего не разбудила? – намеренно громко крикнул муфель и навострил уши.
Никто не откликнулся, и Хомиш, оставив подушку да перину, заглянул сначала под кровать, потом под кресло, укрытое клетчатым теплым пледом, что стояло рядом.
Тапочек нигде не было, но разве мог такой пустяк опечалить выспавшегося взрослого муфля? Хомиш пошлепал босиком на кухню, откуда доносились самые приятные шкворчащие звуки, роднушные голоса и скусные ароматы.
Он спустился по витой крутой лестнице, звонко шлепая и припрыгивая – что скоропрыг, ни дать ни взять.
Кухни у муфлей славятся своими размерами. Пусть спаленки и совсем невелики, даже крохотны, зато каждое муфликовое жилище обязательно заключает в себе просторную кухню и гостиную с камином или печью.
В жилище семьи мамуши Фло и папуши Фио было все, как и полагается.
И сейчас, сидя на стульях с ножками из кривой осины, в ожидании вкуснейшего завтрака – а надо сказать, что стряпня мамуши Фло была лучшей на многие ближайшие муфликовые деревни, – вот в ожидании утренней стряпни и собралась семья Габинсов.
Голоса спорящих папуши Фио и Фрима, выпрашивающее гундосое мявканье мурчуна, шкворчание чего-то очень вкусного на толстодонной сковородочке… Все смешалось в уютной кухоньке.
Старший братиша Хомиша, Фрим, устроился за обеденным столом. По своей привычке он поправлял постоянно думательную шапочку и чертил схемы каких-то невиданных приборов на рассыпанной мамушей пшеничной муке. Папуша примостился недалеко – у печи. Латал сапоги. Кропотливо пришивал квадратную темную кожаную латку на начищенное голенище.
– А чего, – ворчал папуша Фио сам себе в усы, – этим сапогам сноса нет, не выбрасывать же. Хорошие сапоги в квартале торговцев, у обувщика Шнора, стоят как добрый каняка. Поля стали еще больше, пахать надо. Лучше уж в преддверии работ на полях еще жеребчика сладить. Упряжь новую ярко-синюю уж и подобрал я. Загон на скотном дворе приготовлен. Вот и пойду, докуплю каняку. Разумно долдоню, Флошечка?
