Иногда судьба человека напоминает роман, через который красной нитью проходит определенная тема.
В первой половине своей жизни Ёсинобу Токугаве, пятнадцатому и последнему сёгуну[1]Японии, суждено было воплотить в себе надежды и чаяния нации, а также ее страхи. Мало кому за всю историю человечества выпадала подобная роль. Это и стало красной нитью его судьбы.
Ёсинобу не принадлежал к семье сёгуна по рождению. Появился на свет он в клане Мито – одном из «трех знатных домов» (госанкэ) правящего рода Токугава, наряду с Кии из Вакаямы и Овари, чьи владения располагались на территории современной префектуры Айти. Ни высоким жалованьем, ни авторитетом самураи Мито, проживавшие на землях современной префектуры Ибараки, похвастаться не могли. Даже наоборот: из трех вышеперечисленных домов Мито считался самым бедным и незначительным. Выходцы из остальных были вправе рассчитывать на положение старшего советника государства, но Мито никогда не поднимались выше тюнагонов – советников среднего ранга. Сыновьям Кии и Овари предоставлялся шанс занять место сёгуна в случае, если тот не произведет на свет наследника, а сыновьям Мито – нет. Таким образом, дискриминация была налицо.
И все же в одном Мито обошли других. Закон обязывал всех даймё[2]содержать дома в административной столице Эдо[3] (современный Токио), но только князь Мито был свободен от повинности санкинкотай – ему не приходилось проводить попеременно год в Эдо и год в своих владениях, оставляя жен и детей при дворе сёгуна в качестве заложников. Поскольку лишь глава семейства Мито постоянно находился при военном правителе, его стали неофициально называть дайри-сёгун – «заместитель сёгуна». Со времен знаменитого Комона Мито[4] жители Эдо даровали этот титул князьям Мито в знак почтения. Формально подобной должности не существовало, однако на эту деталь бакуфу[5]милостиво закрывало глаза, принимая во внимание высокородство выходцев из Мито.
Вот в этой семье и родился Ёсинобу, или Кэйки – имя, под которым его знали до восшествия на пост сёгуна и которым мы будем пока называть его.
Отец Кэйки, Нариаки Токугава, даймё Мито, был кумиром «людей высокой цели» – патриотов, чьи политические пристрастия находились на стороне императора. Они были враждебно настроены по отношению к сёгунату, поскольку считали, что последний незаконно узурпировал власть над страной. Старейшина Мито, как называли Нариаки, являлся ревностным сторонником мер по выдворению иностранцев из Японии, возвышению Небесного государя[6] и великих даймё. Его единомышленники верили, что, пока жив Нариаки, есть возможность положить конец вторжениям ненавистных варваров и тем самым спасти Японию. Режим Токугава запретил какие бы то ни было связи с иноземными державами; это было время, когда Япония находилась в полной самоизоляции и контакты с внешним миром сводились к минимуму. Однако постепенно интернациональный прессинг становился все сильнее, иноземные военные суда постоянно курсировали у берегов Японских островов, требуя открыть порты и начать торговлю с зарубежными странами. Возмущенные столь непочтительным отношением к Японии, напуганные превосходящими военными силами Запада и все же полные решимости любой ценой уберечь родину от посягательств иноземцев, «люди высокой цели» боготворили Нариаки. И все же это непомерное почитание было не чем иным, как иллюзией, рожденной безумным временем.
Нариаки Токугава обладал весьма скромными возможностями в плане влияния на внутреннюю политику, но дерзости и самоуверенности ему было не занимать, к тому же он сумел сплотить вокруг себя необычайно мудрых советников во главе с выдающимся представителем конфуцианской школы Токо Фудзитой. Клан Мито также стоял у истоков Митогаку – школы изучения национальной истории, основанной в конце XVII века и сформулировавшей главный лозунг кампании по закрытию страны в эру Токугава – «Сонно дзёи» («Чти императора, изгони варваров»). Сам Нариаки, мнивший себя настоящим дайри-сёгуном, был завсегдатаем Эдоского замка и всякий раз вступал под его своды с гордостью и достоинством. Ничего удивительного, что в глазах «людей высокой цели» он стал настоящим героем.
В личной жизни Нариаки был отъявленным ловеласом. Он даже позволил себе проникнуть в Ооку («святая святых») – внутренние покои Эдоского замка, в которых обитали исключительно дамы, находящиеся в услужении у сёгуна, – и сделал попытку прочно обосноваться там. В результате влиятельные женщины Ооку начали презирать князя Мито. Отсутствие поддержки с их стороны негативно повлияло на его политическую карьеру. И все же надо отметить, что это неистребимое волокитство принесло определенные плоды: Нариаки стал отцом двадцати одного сына, из которых двенадцать дожили до совершеннолетия, а также шести дочерей. Его многочисленное потомство принесло клану Мито немало благ.
Жена Нариаки родилась в Киото. Это была женщина императорских кровей, из семейства принца Арисугавы, приемного сына императора Нинко, и в девичестве носила имя Томиномия Ёсико. Император Нинко дал свое согласие на этот брак сразу же, соизволив заметить:
– Князья Мито – из военной знати, но вот уже многие поколения они преданно служат Хризантемовому престолу.[7] Это идеальный вариант.
Принцессу Томиномия высоко ценили во дворце за ум и красоту, слухи о ней дошли и до Мито. Впоследствии Нариаки был предан жене и часто повторял: «Красота увядает, а ум ничем не заменишь. Надеюсь, она подарит мне прекрасного сына».
В скором времени так и случилось – у них родился мальчик. На тот момент у Нариаки уже был сын от наложницы, но конечно же наследником и следующим даймё Мито становился ребенок от официального брака. Это был Цурутиё, или Ёсиацу, десятый глава дома Мито, человек с мягкими чертами лица и манерами киотоского аристократа. Он был начисто лишен воинственности, которую так ценил Нариаки. Разочарованный отец провозгласил, что в его сыне одержала верх изнеженная кровь двора.
Вслед за Цурутиё у него родились еще пять сыновей, один за другим, но не все от жены. Им были даны имена по порядку рождения: Дзирома («второй сын»), Сабурома («третий сын») и так далее. Второму и пятому подарила жизнь Ёсико, но один из них умер в раннем детстве, а другой, как и Цурутиё, всей повадкой пошел в придворную знать. Нариаки сетовал на то, что киотоская кровь взяла верх в его сыновьях, а личный вклад отца оказался весьма незначительным. И вот в 1837 году Ёсико произвела на свет Кэйки, которого в младенчестве называли Ситирома – «седьмой сын». С самого первого дня Нариаки не спускал глаз со своего отпрыска, стараясь найти ответ на волновавший его вопрос: в кого же пойдет мальчик?
