В подземном переходе были слышны звуки похожие на звучание флейты. Кто-то играл незатейливую грустную восточную мелодию. Она мне показалась удивительно знакомой, и я начал вспоминать, где и когда мог слышать подобное. Я медленно перебирал в памяти события своей жизни, но все не складывалось. Мелодия задевала за живое, призывала к воспоминаниям, возможно, даже просила о помощи. Я решил спуститься в подземный переход и посмотреть на музыканта. Когда я подошел вплотную к месту, откуда доносились звуки, то не поверил своим глазам: на каком-то самодельном музыкальном инструменте, отдаленно напоминающем флейту, играла девочка лет семи, худенькая, щуплая, смуглая, похожая на индианку. Рядом с ней на холодном бетоне перехода лежала детская бейсбольная кепка, в которой было несколько мелких денежных бумажек. – Может быть, тебе есть не на что? – спросил я девочку и положил в кепку несколько бумажек гораздо крупнее той мелочи, которую она собрала. – Да, у нас с мамой нет денег, а еще мама заболела, – на чистом русском языке сказала малышка со смуглой кожей, черными глазами и болезненной синевой на веках. Девочка снова начала играть. Я добавил еще несколько денежных бумажек. – А кто твой отец? – Пакистанец. Но он нас бросил и куда-то уехал. Я что-то говорил, пытаясь ее приободрить, но девочка, не обращая на меня внимания, продолжала наигрывать свою печальную мелодию. Выйдя из перехода, я направился на автовокзал и тут вспомнил, где и когда слышал этот мотив. Это было в одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году в конце апреля в Кабуле, куда я вылетел на попутном транспортном самолете, везшем продовольствие, в основном свежий чеснок. Мне необходимо было передать для госпиталя и кабульской станции переливания крови медикаменты и специальные пластиковые системы. Летели на высоте недоступной для стингеров, а над Кабулом транспортник, выстреливая тепловые ракеты начал резко снижаться, так что появилось ощущение невесомости. На аэродроме меня уже ждал медицинский уазик. Мы погрузили имущество и по лабиринтам улиц без светофоров вскоре добрались до места назначения. Позже, когда начало смеркаться, я решил пройтись по территории госпиталя. Откуда-то из пустыни продолжал дуть горячий иссушающий поток воздуха. Внизу, как на ладони был виден Кабул. Он как бы вырастал, отпочковывался, сползал с гор Гиндукуша. Афганские строители прокладывали коммуникации, поэтому везде были траншеи с трубами и кабелями. Они все делали старательно, для себя, так как знали, что через год мы собираемся уйти. Вскоре совсем стемнело, и строители прекратили работу. В это время послышалась песня, очень грустная, почти плач. Я двинулся в этом направлении и увидел прилегшего отдохнуть прямо в траншее щуплого афганца. Наши взгляды встретились, но он не прервал своей песни. Я прошел мимо. Его усталое лицо с печальными черными глазами и впалыми щеками врезалось в память, как и мелодия его песни.
Через несколько дней я снова приехал в Витебск по своим делам и спустился в тот же подземный переход, чтобы увидеть девочку и помочь, чем смогу. Однако ее там не оказалось. На автовокзале я узнал, что малышку определили в детский дом. Что случилось с ее матерью осталось для меня неизвестным.
Я стоял на городской остановке в ожидании автобуса. По неизвестному побуждению мной в тот момент овладело чувство необычности происходящего. Казалось, что все вокруг насыщено великим смыслом бытия, и природа достигла вершины безупречности и совершенства. Синева неба, меняя свои оттенки, уходила в бесконечные просторы. Туда же неодолимой силой интереса влекло и душу. Солнце светило ярко, щедро, но не обжигающе, а ласково с добрыми намерениями человека, гладящего по голове маленького ребенка. Вальяжно плывущие по небу редкие белые облака аристократически соблюдали очередность и дистанцию движения. Казалось, делом чести у них было не притеснить соседа и не создать толчеи. Порой, приобретая удивительные формы, они начинали будить воображение у тех, кто неравнодушен к небесным представлениям. Трава, политая ночным дождем, зеленела во всю мощь своего спектра. На дуновения ветерка листья на деревьях отвечали едва заметным колебанием, словно отмахиваясь от его назойливости, и были всецело поглощены только своим излюбленным фотосинтезом. Городские кварталы были полны жизни, но не содрогались децибелами чувств и страстей, найдя гармоничную середину своих устремлений. Движение транспорта покорилось власти сигналов светофоров и дорожных знаков. Редкие постовые милиционеры отдыхали. Пассажиры выходили и входили в двери автобусов и троллейбусов, уступая дорогу немощным и слабым. Прохожие, одни поспешно, другие помедленнее двигались по улице в обоих направлениях. Лица у них были то сосредоточенные и внимательные, то радостные и улыбчивые. Детишки совсем маленькие покоряли пространство, сидя в колясках, те, что постарше, под присмотром своих родителей резвились рядом в модных шортах и футболках с надписями на латинице. Люди бросали хлебные крошки голубям, галкам и воробьям и те без обычной сварливости и даже потасовок мирно поедали их. Я обратил внимание на девушку. Она стояла несколько поодаль от остальных. Ее красота была написана юностью. Локоны волос оживали, когда она быстро поворачивала голову. Наряд ее составляла цветная блузка и короткая юбка, на ногах изящные туфельки. Фигурка девушки была безупречной, как она ни поворачивалась. Шея казалась выточенной из самого драгоценного жизненного материала и подчеркивала гармонию линий. Кожа, покрытая легким загаром, намекала о бескорыстной дружбе с солнцем. Руки с нежными пальчиками, бугорки ключиц, грудь, живот, талия, изгиб спины, скользнувший через ягодицы на бедра, стройные ноги образовывали вместе какой-то магический союз, противостоять которому не было сил. Взгляд сам собой устремлялся в ее сторону. Она кого-то ожидала и в нетерпении посматривала по сторонам. Вскоре к ней подошла еще одна девушка совершенно не привлекательная, обычная и простая, как тысячи других. Они улыбнулись друг другу и заговорили на языке глухонемых, жестикулируя руками и работая мимикой. Гармония, которую я только что возвел в душе и переместил в мир, вдруг рухнула в одночасье. Мне стало обидно и больно, несправедливость существовала и властвовала в мире. «Совершенство, гармония и красота, – подумал я, – всего лишь вымысел». Я посмотрел на небо. Облака стали наслаиваться друг на друга, и солнце скрылось за одним из них. На тротуаре я заметил немало брошенных бумажек. К мусорному баку подошел человек неряшливого вида с кровоподтеком по левым глазом, выудил из него быстрым движением руки пивную бутылку, положил ее в авоську и со степенным видом удалился. Трава в сквериках была вытоптана там, где люди ходили напрямик, сокращая дорогу. Откуда-то со двора послышалась брань. Рядом прошелся милиционер. Машина проехала на желтый сигнал светофора, следом послышался визг тормозов, но все обошлось. Две женщины среднего возраста повздорили во время посадки в троллейбус. Воробей нагло выхватил кусочек хлеба прямо из клюва у голубя и улетел. Я снова посмотрел в сторону девушки. Она стояла совсем рядом и смотрела прямо на меня своими, излучающими синеву хитроватыми искрящимися глазами и улыбалась. Наши взгляды встретились. – У вас сверток упал, – вдруг звонким, как ручеек голосом произнесла она. От столкновения эмоций радости, удивления и неверия я на миг пришел в замешательство, но быстро овладел собой и, поднимая упавшее, неуверенно произнес: – Так вы же глухонемая… – Я преподаватель, работаю с глухонемыми… А вы не все подобрали, что у вас выпало. Затем она вслед за другими пассажирами вошла в дверь остановившейся маршрутки. На небе опять ярко светило солнце, я попытался вернуться к ощущению первоначальной гармонии и умиротворенности, но тот мир был уже в прошлом.
