Адрес был назван загородный. Из-за непогоды и барахлившего навигатора, который никак не мог проложить путь, они потратили более получаса, чтобы добраться до этого уединенного места. Если бы у поворота на въездную дорогу не горел небольшой фонарь, они бы подумали, что в доме никто не живет.
Машина скорой помощи медленно ехала по запущенному саду. Проблесковый маячок вызвал к жизни из кромешной тьмы покрытые мхом статуи нимф и покалеченных Венер, которые приветствовали вновь прибывших кривыми улыбками, движениями изящными и незавершенными. Неподвижный танец, только для них.
Ветхая вилла показалась надежным причалом посреди бурного моря. В окнах не виднелось ни огонька. Дверь, однако, была открыта.
Дом дожидался их.
Они приехали втроем. Моника, молодой интерн, этой ночью дежурила на станции скорой помощи. Тони, санитар, профессионал, имел за плечами немалый опыт работы в чрезвычайных ситуациях. И водитель, который остался в машине, в то время как остальные двое ринулись навстречу буре, направляясь к вилле. Прежде чем переступить порог, громко позвали ее обитателей.
Ответа не последовало. Они вошли.
Затхлый запах, тусклый оранжевый свет ряда лампочек, намечавших контуры длинного коридора с темными стенами. Справа – лестница на верхний этаж.
В самой дальней комнате лежало безжизненное тело.
Медики бросились туда, чтобы оказать помощь, и очутились в жилой комнате с мебелью, укутанной белыми покрывалами. Одно лишь ободранное кресло стояло посередине, прямо напротив телевизора устаревшей модели. На самом деле здесь все отдавало старостью.
Моника присела на корточки перед мужчиной, который лежал на полу и тяжело дышал, потом позвала Тони со всеми его приборами.
– Цианоз, – отметила она.
Тони удостоверился, что дыхательные пути не забиты, затем прижал к губам больного мешок Амбу,[1] пока Моника светила ему фонариком в глаза, проверяя реакцию зрачка на свет.
Мужчине было самое большее лет пятьдесят, он лежал без сознания. Полосатая пижама, кожаные тапки, халат. Вид запущенный: борода отросла, редкие волосы взлохмачены. В руке до сих пор зажат мобильник, с которого поступил звонок в скорую помощь с жалобами на сильные боли в груди.
Ближе всего находилась больница Джемелли. Поскольку вызову был присвоен красный код, дежурный врач присоединился к первой освободившейся бригаде скорой помощи.
Так Моника и оказалась здесь.
Опрокинутый столик, разбитая чашка, повсюду разлитое молоко, рассыпанное печенье; все это смешано со зловонной лужей. Мужчине, должно быть, стало плохо, когда он смотрел телевизор, и бедняга обмочился. Классический случай, подумала Моника. Мужчина средних лет живет один, у него инфаркт, и, если он не успевает позвать на помощь, труп обычно обнаруживают, когда до соседей начинает доноситься смрад. Но в такой уединенной вилле и этому не бывать. Разве только у него есть близкие родственники – а так годы пройдут, пока выяснится, что с ним случилось. Во всяком случае, сцена казалась знакомой, и Монике стало жаль старика. По крайней мере, она жалела его, пока они не расстегнули пижамную куртку, чтобы начать прямой массаж сердца. На груди было выколото два слова.
Убей меня.
Врач и санитар сделали вид, что не заметили. Их дело – спасти жизнь. Но с этого момента каждое действие они совершали с предельной осторожностью.
– Насыщение кислородом падает, – заявил Тони, взглянув на прибор. Воздух в легкие не поступал.
– Нужно срочно делать интубацию, иначе мы его потеряем. – Моника вынула из сумки ларингоскоп и отклонила назад голову пациента.
Так санитар смог лучше рассмотреть комнату, и во взгляде его появился неожиданный блеск. Что-то смутило его, а что – Моника не могла угадать. Тони – профессионал, повидавший всякое, но что-то вывело его из равновесия. Что-то, находящееся за ее спиной.
Все в больнице знали историю молодой докторши и ее сестры. Никто никогда не говорил ни слова, но она ловила на себе сочувственные, обеспокоенные взгляды: в глубине души коллеги задавались вопросом, каково ей жить с таким грузом.
В эту критическую минуту на лице санитара появилось такое же выражение, только гораздо более испуганное. Моника обернулась на миг и увидела то же, что и Тони.
Роликовый конек, брошенный в угол, явившийся прямиком из преисподней.
Ботинок был красный, с золотыми пряжками. Такой же, как его близнец, которого здесь не было, который лежал в другом доме, в другой жизни. Моника всегда считала, что эти коньки – немного китч. А Тереза уверяла, что они винтажные. Сестры тоже были близнецами, так что Монике показалось, будто она видит саму себя, когда труп Терезы нашли на поляне у реки одним холодным декабрьским утром.
Ей едва исполнился двадцать один год, и ей перерезали горло.
Говорят, что близнецы чувствуют друг друга даже на больших расстояниях. Но Моника в это не верила. Она не испытала страха, у нее не возникло ощущения опасности в тот момент, когда сестру похитили, днем в воскресенье, по дороге домой после катания с подругами на роликовых коньках. Тело нашли через месяц, в той же одежде, какая была на ней, когда она пропала.
И тот красный роликовый конек казался гротескным протезом на ноге мертвой Терезы.