Первое что бросилось в глаза Энн, когда она проснулась – это яркий свет светодиодной лампы, – он ослепил девушку. Перед глазами сразу запрыгали чёрные точки, и они тут же заслезились. От яркого беспощадного света и непрошенной жалости к себе. Когда тебе девятнадцать, то жизнь кажется невероятным, захватывающим приключением непременно с кучей эмоций и счастливой концовкой. Перед тобой открыты все дороги. Ты и только ты хозяин своей жизни. Вот только у Анны так не вышло, её сверхъестественные приключения привели её прямиком на больничную койку, сделав тело молодой девушки, с совсем ещё юной, по-детски непосредственной душой беспомощной старухой.
Повернув голову на бок избегая яркой пытки она влажными, опухшими глазами неторопливо пробежалась по своей палате, которая за три месяца её пребывания здесь стала ей уже вторым домом. Всё было на своих местах: букет цветов на тумбочке у кровати, поставленный сюда её несостоявшимся ухажёром – Робертом; капельница с неизвестным Энн физраствором, что по словам её лечащего врача должен был в скором времени поставить девушку на ноги, вернув ей возможность нормальной жизни; небольшой столик в углу комнаты и рядом стоящий с ним стул, на котором обычно сидели немногочисленные посетители Анны, а сейчас устроился любимый плюшевый павлин девушки с вычурным именем Паблиссио; даже мигающая и издающая монотонный писк установка с кучей трубочек подсоединённых к ней отбивала привычную, медицинскую «азбуку Морзе».
Была уже глубокая ночь и Энн со всей доступной ей сейчас силой сжала руки в кулаки и до боли закусила губу, чтобы не расплакаться. Одиночество, что было её верным спутником вот уже три месяца с приходом ночной владыки ощущалось острее и безнадёжнее. Оно не просто накатывало, оно захлёстывало с головой и тянуло на дно внутреннего отчаяния, словно морская волна, накрывшая незадачливого пловца в шторм утаскивая его в свою пучину. Всем нам суждено остаться один на один перед лицом смерти, этот крест каждый из нас понесёт в одиночку, Анне же всё это предстояло пережить ещё до встречи с костлявой старухой с косой. Она умирала много раз, ещё до того, как оказалась на больничной койке, просто не чувствовала и не понимала этого.
В палате девушки никогда не гасили свет, обход странной пациентки с неведомым заболеванием производился каждые два часа, что только сильнее подкрепляло догадки Энн и её недоверие к врачу по поводу того, что этот до омерзения позитивный и оптимистично настроенный доктор понятия не имеет, как её вылечить. Не знает он и когда она умрёт. Замешательство, вот что видела каждый раз девушка во время её осмотров врачом сопровождающееся каждый раз бахвальством с его стороны и убеждениями, что болезнь отступает и сегодня Анна выглядит ещё лучше, чем вчера, более свежей и живой. Парадокс – вот только она сама с каждым днём всё больше и больше чувствовала себя живым трупом. Узники концлагеря Освенцим и то выглядели поживее её. По крайней мере в их глазах горели надежда и жажда жизни, в её же они давно угасли, словно обгорелые поленья, превратившиеся в угли. Вот только на эти угли сколько не дуй – пламя ты не разожжёшь.
Шелест в коридоре и звук чьих-то шагов вытянул Энн из её грустных раздумий словно человеческая рука кота за шкирку. Грубо, бесцеремонно и без каких-либо предупреждений. Было время обхода. Сейчас дверь в её палату откроется и в неё влетит лёгкая словно птичка колибри – медсестра. И Энн завистливо в очередной раз возненавидит ту за её молодость и беспечность, за то, что в её теле кипит и бьёт ключом жизнь, жизнь которая ещё недавно точно так же била и в ней самой.
Как всё-таки ничтожна сущность людей, как мы малодушны и слабы. Вместо того, чтобы признать собственные ошибки и взять ответственность за них нам проще возненавидеть ближнего своего, переложив всю ответственность за собственные неправильные решения на плечи другого человека. Это не я ошиблась, это счастье и безмятежность медсестры не уместны! А её молодость и свежесть преступны в этом склепе!
Какой бред! Какая инфантильность! Какое лицемерие!
Разве не вела бы себя точно так же Энн, если бы не её болезнь? Разве она не щебетала бы соловьём? Не порхала ласточкой? Не плыла бы грациозно по коридорам этой больницы словно лебедь по водной глади вместо ходьбы?
Да! Да! И ещё раз да!
Дверь в палату распахнулась, впуская вместе с молоденькой, рыжеволосой ещё по-детски щуплой девчонкой запах весны – её духов. От этой рыжеволосой бестии с зелёными глазами всегда пахло сиренью и свежестью летнего луга с едва заметными нотками цитруса. Энн была ей за это сердечно благодарна, духи этой сестры милосердия были практически единственным источником не больничного запаха, который Анна за своё нахождение здесь просто возненавидела. Другим источником были цветы на тумбочке, что с каждым своим посещением приносил Роберт.
«Роберт… Роберт… Бедный, преданный Роберт… Нельзя сейчас думать о нём!»
Вообще-то Анне нравилась эта рыженькая, в отличие от всех остальных медсестёр, что занимались ей она была вполне сносной: не лезла в душу с ненужными расспросами, приятно пахла, была чудо как расторопна и самое главное не смотрела на неё с жалостью. Но даже эти достоинства в глазах больной удерживали её от того, чтобы хотя бы узнать имя медсестры и перекидываться время от времени хоть парой слов с ней. У неё был один, но перевешивающий все её достоинства недостаток – она была молода!
Не желая идти ни на какого рода контакт Энн закрыв глаза притворилась спящей. Это был её единственно-оставшийся способ уединения. Жаль она не могла закрыть ещё и уши руками, не выдав своего истинного состояния. Ничего не слышать и не видеть сейчас было бы идеально.
– Шли бы вы, Пётр Алексеевич к своим пациентам, – раздражённо произнесла рыжая медсестра, переступив порог палаты.
Но вместо того, чтобы внять её просьбе никто иной, как молодой, только что закончивший обучение и поступивший на службу в больницу Пётр Алексеевич Гнедой, двадцати шести лет отроду шагнул вслед за девушкой в палату.
Он представлял собой интересное создание. Высокий, с хорошо развитым плечевым суставом и широкой рельефной грудью мужчина больше был похож на бойца боёв без правил или санитара в псих больнице. Такой внушительной была его фигура. А вот лицо напротив было до смешного безобидным. Слегка курносый нос, усыпанный веснушками, пухлые, не по-мужски чувственные губы и ясные, небесно-голубые глаза, что выгодно контрастировали с его чёрными как смоль волосами, смягчая немного острые, мальчишеские черты лица. Доброжелательность и открытость, что светились в его взгляде делали Петра Алексеевича похожим пусть и на большого, но всё же плюшевого мишку.
