Проект книги
Воспоминания (без названия)
Река времён в своём стремленье Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Наряды, царства и царей
Державин
Идея написать воспоминания о своей жизни возникла у меня на рубеже семидесятилетия. К этому времени я уже четыре года проработал в компании СФТ групп, куда попал совершенно случайно волею судьбы, за что ей бесконечно благодарен. В компании занимаюсь вопросами экономической безопасности, что близко мне по прошлой службе в КГБ СССР. Подвигла меня на рукописное извлечение памяти одна из сотрудниц компании, Оксана, молодая девушка, обладающая целым рядом талантов, среди которых я более всего ценю независимость суждений и желание докопаться до всего сущего. В наших многочисленных беседах на различные темы, мы неизменно приходили к понятиям базовых ценностей тогда и сейчас, на различия в чувствах и поведении людей в схожих обстоятельствах. Затрагивали мы и присущее нам, так называемое «самокопание» в целях достижения гармонии с самим собой и с окружающим тебя реальным миром людей, который формируется из близких родственников, друзей, сокурсников и сослуживцев, руководителей и работодателей, представителей всякого рода властей, просто попутчиков по путешествиям и случайных знакомых. То есть людей, которые и олицетворяют твое общественное окружение и являются как бы проявлением того самого общественного сознания, которое в мое время играло очень большую роль в формировании целеуказателей по жизни.
Большую и лучшую часть своей сознательной жизни я отдал работе в советской контрразведке, пройдя в ней путь от младшего оперуполномоченного до начальника Научно-исследовательского института КГБ СССР. На этом пути, мне повезло на встречи с очень интересными людьми, имена которых долгое время оставались под завесой государственной тайны, сыгравшими огромную роль в формировании той ипостаси СССР, которая в глазах всего мира вызывала уважение, а иногда и трепет. В их числе были Главные конструкторы, академики, Нобелевские лауреаты, директора производственных объединений, награжденные всеми мыслимыми наградами Родины и к моему, да и не только моему, сожалению практически забытые собственным народом. А ведь многие из них не только внесли огромный вклад в былое могущество государства, но и явили собой пример несгибаемой воли, целеустремлённости в реализации своей мечты, терпения и христианского прощения за душевные, а иногда и телесные муки, испытанные в сталинских концлагерях и шарашках. Уйдет со сцены мое поколение, непосредственно работавшее с этими выдающимися первопроходцами атомных и космических проектов, и могут быть потеряны навсегда ощущения величия того времени, определяемое сознанием ряого советского труженика, гордого только тем, что ему привелось жить и работать рядом с ними. Почему собственно я считаю возможным взяться за «перо»? Только потому, что, во-первых, всё меньше остается очевидцев в связи, как говорится, с естественной убылью. Во-вторых, и это главное, практически все имевшие, более или менее серьезное отношение к атомным и космическим проектам участники и очевидцы работали в условиях строжайшей секретности, и этот комплекс секретности у абсолютного большинства из них с большой вероятностью уйдет вместе с ними. У меня этого комплекса нет, несмотря на то, что главным моим занятием в контрразведке и была защита важнейших государственных секретов..
Прежде чем перейти к описаниям тех событий, очевидцем, а иногда и участником которых я был, наверное, было бы уместным рассказать, кто я и каким образом оказался в контрразведке.
Родился я за несколько дней до начала войны с Германией 1941-1945 годов. Специально не интерпретирую эту войну как Великую отечественную или Вторую мировую, поскольку не уверен, что именно один из этих терминов войдет в мировую историю навечно. Слишком много разных спекуляций сегодня на тему этой огромной трагедии европейских народов, включая и народ русский. До сих пор, к своему стыду, я не знаю, что такое русский народ. Ранее в это понятие я непременно включал и украинцев и белорусов, а сейчас мы чуть ли не на грани войны с Украиной. По крайней мере украинские спецы и военные управляли зенитно-ракетными комплексами на стороне Грузии в военной операции против России…. В момент рождения отец, незадолго до того окончивший военно-политическую академию им. Ленина, был на сборах в военном лагере и сразу отправился на фронт. Мать, имея на руках мою сестру, трёх лет от роду, и меня, новорожденного, уехала к своей сестре под Рязань, где мы все вместе и провели три первые годы войны. Нет нужды описывать трудности тех лет, замечу лишь, что картофельные очистки, кои лежали в основе моего материнского молока не заложили во мне богатырского здоровья и исполинского телосложения. С сорок третьего года мать стала получать часть командирского пайка и жить стало веселей. В конце сорок четвертого года отец был откомандирован в Москву и дальнейшую службу проходил в должности преподавателя какой-то армейской разведшколы. Насколько я слышал уже позже, речь шла о подготовке агентуры для засылки в Японию, видимо в верхах уже всерьёз прорабатывался сценарий войны с ней. Я хорошо помню салют в честь Победы 9 мая 1945 года, которым любовался, пребывая на руках отца у окна коридора дома где-то на улице «Зацепа». Семья снимала угол, в буквальном смысле этого слова, в комнате коммунальной квартиры подруги матери, с которой они вместе работали, и она периодически там тоже ночевала за ширмой из простыни. Сейчас в это трудно поверить, но мне постелью служил мраморный подоконник, а любимым моим занятием зимой было отогревание дырки с помощью пятачка в заледеневшем стекле окна и наблюдением за жизнью улицы. С четырёх лет я стал посетителем детского сада при академии им. М.В. Фрунзе, куда отец поступил в адъюнктуру на кафедру истории военного искусства. А посетителем я был потому, что пребывание в детском саду в течении двух, максимум трёх, дней заканчивалось простудой и недельной отсидкой дома. Летом 1948 года мы с сестрой и матерью переехали жить к её сестре в Белоруссию, в маленький городок Ошмяны, на границе с Литвой. Муж сестры матери, о нём хочется отдельно написать несколько строк, в сорок втором или в сорок третьем, не помню точно, был отозван с фронта, вызван в ЦК КПСС и направлен в распоряжение командования формировавшейся армии Костюшко. Он в совершенстве владел польским языком, был по образованию преподавателем истории и, естественно, членом партии. В польской армии он имел чин полковника, много наград и я помню его в сорок пятом в форме офицера польской армии и особенно запомнилась его фуражка, она была похожа на гусарский кивер. В Ошмянах его назначили руководителем то ли областного, то ли городского отдела народного образования, тогда эта должность, видимо, была номенклатурной и сопровождалась неким соцпакетом, как сейчас это называется. В этот пакет входил отдельный одноэтажный дом с тремя или четырьмя комнатами, небольшая территория, на которой находился сарай для свиньи, курятник и гумно. Гумно – это большой сарай для лошади и сена. Лошадь тоже прилагалась вместе с летней бричкой и зимним возком. Незабываемым осталось новогоднее катание детей по лесу на этом возке. Дядя Миша, как звали хозяина всего этого добра, был за кучера, а мы с сестрой и двоюродные, тоже брат с сестрой – седоками. На дуге висели маленькие колокольчики, издававшие, как мне тогда казалось, церковный перезвон. Осенью мы не вернулись в Москву, негде было жить, отец жил в общежитии академии, и мы остались на зиму у дяди Миши, который очень трогательно относился ко мне и называл меня чижиком. В первый класс я пошёл в белорусскую школу, где, надо отметить, преподавание велось на русском, а белорусский язык преподавали факультативно. Зимой я тяжело болел желтухой, помню, делали даже пункцию позвоночника, было очень больно, и все время я должен был сосать рафинад, это кусковой, очень крепкий кристаллический сахар. Местный врач, которого дядя Миша привлек для лечения, говорил матери, что я не жилец, организм был очень слабым вследствие голодных военных лет. Но любовь матери оказалась сильней пророчеств врача и я живу, не жалуясь на здоровье. Написав это, я сплюнул через левое плечо. В конце учебного года меня и ещё несколько ребят, все мы были отличниками, приняли в пионеры. Я очень гордился своим галстуком, носил его всегда, разве что не ложился с ним спать. И то потому, что боялся его сильно помять. Сейчас я считаю, что это был первый сеанс зомбирования на идеологической основе. Во второй класс я пошел уже в московскую школу, так как отец после адъюнктуры был оставлен преподавателем в академии им М.В. Фрунзе и ему была выделена двухкомнатная квартира в доме, принадлежавшем академии и заселенному в основном её преподавателями. Этому предшествовал поход моей матери к начальнику академии генерал-полковнику Цветаеву В.Д., которому она в слезах рассказала о нашей чемоданной жизни с начала войны и безвыходном положении, поскольку дети школьного возраста и каждый год менять школы и не иметь угла для занятий стало невыносимо. Этот дом фактически был офицерским общежитием, он имел коридорную систему, где на примерно двадцать квартир была одна общая кухня и общая душевая, которой можно было пользоваться семьей один раз в неделю. В этом доме я прожил до окончания десятого класса. Из школьных лет интересны воспоминания о двух историях, оказавшие влияние на формирование моих ценностей. Первая – это исключение из пионеров. Как я уже писал, в пионеры я был принят в первом классе белорусской школы. Когда я пришёл первого сентября сорок девятого года во второй класс московской школы, естественно в отутюженном галстуке, классная учительница сказала, чтобы я его снял, потому что в Москве принимали в пионеры только в третьем классе. Я же, подавляя слёзы, пытался объяснить, что меня уже приняли в пионеры на торжественной линейке в белорусской школе и я дал клятву, никогда галстук не снимать и не снял его. На следующий день в школу были вызваны родители, не помню кто приходил, и было высказано категоричное требование – с ребёнка галстук должен быть снят. Естественно, дома была разъяснительная беседа, галстук был спрятан в комод, но в душе осталась обида и на школу и на родителей, которые, как мне казалось, не смогли защитить мою честь.
