На улице шёл дождь. Не сильный и не морось – методический осенний дождь, и метода у него была та же, что и вчера, и три дня назад. На улице, таким образом, было сыро и холодно. В мансарде небольшого 5-ти этажного дома, одной стороною выходящего в парк, другою же обращённого к центру, горел камин, было тепло и сухо. Глуховато стучали капли по черепице, и этот звук, соединяясь с видом живого огня, рождал вечную музыку уюта, которой и наслаждался сейчас главный герой: человек без определённых занятий и определённого возраста, как он в шутку сам о себе говорил. Человека звали Босторин. Город, к чьему центру обращалась мансарда, звался Милан.
Да, горел огонь в камине, слева и справа от него чернело два больших в человеческий рост окна, выходящих на общую террасу. Большое же квадратное окно было в скошенном потолке, и совсем от камина справа кухня с барной стойкой, при взгляде на которую Босторин иногда не мог сдержать счастливой улыбки: такая кухня полностью соответствовала его представлениям об уюте и была его давней мечтой. Возможно, кому-то не понравится масштабность мечты, но давайте попробуем допустить, что радость от новой кухни может быть ничуть не меньше радости иного дельца, совершившего миллионную сделку, или радости иного полковника по случаю удавшегося военного переворота. Почему нет? В жизни ведь всякое бывает.
Лежал на диване и щурился на огонь второй обитатель мансарды бультерьер Оливер, идеально кругом белый, семи лет, и для своей породы явный переросток, ибо весил 33 килограмма, бультерьерам же полагается до 28-ми. Оливер проник в дом в результате ловкой интриги со стороны итальянской жены Босторина – от живой шерсти у него начинались приступы аллергии со слезами и астмой, поэтому ни о какой собаке он и слышать не хотел. Щенок много писал, много и вкусно ел и непременно хотел во всём участвовать. Первые две недели дались Босторину тяжело, не помогали ни лекарства, ни частые прогулки на воздухе. На исходе же второй, когда жена, испуганная размахом аллергии, уже сама начала обзванивать знакомых на предмет устройства щенка, на 14-й день утром Босторин проснулся и вдруг осознал, что аллергия ушла и больше не вернётся. Тогда он взял малыша в руки, понюхал тёплую шерстку и понял, что теперь у него есть собака.
Нет смысла описывать, как Оливер рос, все бультерьеры растут одинаково: разгрыз, разбил, проглотил, вымазался. Приведём лишь один небольшой эпизод, абсолютно необходимый для составления его психологического портрета. Однажды, а случилось это когда ему было года три, Оливер пропал. Только вот что был, и уже нет. Босторин с женой обыскали всю небольшую квартиру, проверили входную дверь (заперта), подёргали окна (закрыты) – пёс исчез. В доме явственно запахло мистикой. В какой-то момент Босторин открыл створку под раковиной в кухне, чтобы выбросить ненужный предмет, и увидел Оливера. Тот стоял совершенно спокойно, опустив голову, не делая ни малейших попыток вырваться из темницы или хотя бы обозначить своё в ней присутствие. Видимо, створка была открыта, и он зашёл, его случайно закрыли, и он остался. Босторин долго смотрел на него, борясь со смехом, потом сказал: выходи, товарищ. Оливер тут же вышел и улёгся на своё место. Впрочем, в отношении своего места и вообще привязанностей бультерьер был истинный космополит. Когда Босторин расходился с женой, её непременным условием было только одно: Оливер остаётся с ней. И было так. Перемена в жизни не отразилась на буле совершенно, а когда в доме появился новый мужчина, он и это воспринял как должное. Но в те редкие моменты, когда Босторин приходил его навестить, и Оливер, запрыгнув на диван, клал ему голову на колени – в те моменты было видно, что пёс, наконец-то, счастлив. Итальянская жена не была бессердечной эгоисткой (ну, разве что иногда), и Оливер вернулся к Босторину. «Добрейшей души человек, – говорил тот, – если в дом залезут воры, он их залижет до смерти». Про добрейшую душу было правдой, а про воров нет: в отношении своей территории бультерьер был строг.
Итак, резюмируя и подводя первые итоги, получаем следующее: перед горящим камином, горящим в мансарде дома, расположенного недалеко от центра Милана, на одном конце L-образного дивана лежит и смотрит на огонь Босторин (русский, постоянно живёт заграницей), на другом конце дивана лежит и смотрит на огонь Оливер (бультерьер, постоянно живёт в мансарде). За окном упорствует дождь. В мансарде тихо и тепло. И кстати, возвращаясь чуть назад, к философскому пассажу о сделках и полковниках, автор хочет уточнить, что мансарда явилась результатом именно сделки. А если учесть, что помимо большой общей залы с камином было в доме ещё три жилых комнаты, две ванных, гардероб и подсобка, становится ясным, что сделка была, пожалуй, и миллионная.
Третьего звали Риф. Правда, на момент нашего повествования его в мансарде не было: он обещал к ужину приготовить плов, а потому ушёл в дождь искать достойных ингредиентов. Они познакомились, когда Босторин ещё студенчествовал. Мгновенная симпатия со временем переросла в дружбу, которая оборвалась вскоре после отъезда Босторина. Заграницей он, как это часто бывает с соотечественниками, замкнулся в себе: слишком всё оказалось другое, и главным образом – люди. В Москве даже будущая жена была другая, ведь там нужно было немножко работать и много веселиться – денег хватало, – и она была весёлая, всё понимающая, прямо русская. А в Милане вдруг сделалась итальянкою. Кто знает, о чём речь, Босторину, возможно, и посочувствует, но, справедливости ради, нужно посочувствовать и ей: там-то будущий муж был непрерывное горение и центр притяжения всех энергий, а в Милане вдруг получилась размазня на диване. Вот как просто. Но это сейчас, по прошествии лет просто и в несколько строк уложено, а за строками-то годы непонимания, смертельных обид и страданий. Одно время Босторин зачастил в Москву, пропадая там неделями, словно всё хотел найти что-то, пока не понял, что хочет невозможного: вернуться в прошлое. И не потому невозможного, что в прошлое нельзя вернуться в принципе, а потому, что в данном случае возвращаться было уже некуда: наступало Новое время. Государственный иуда продал основное, государственный алкаш пропивал остальное, и новое время наступало быстро, неотвратимо, уничтожая знаки и носителей старого. Так, убили тихую Виолетту из-за квартиры в центре. А вот умер от рака Борис Цепнов, человек деликатнейший, но железных принципов, по которым выходило, что правда это только правда, а неправда только неправда безо всяких там «видишь ли». Или вот убили Деда. Дед был бандит, в своих кругах авторитетный, персонаж колоритнейший, носивший на себе полтора килограмма золота и обрез казацкой шашки опять же с золотой рукояткой. Дед, как и Борис Цепнов, был человеком железных понятий, которыми не поступился бы ни за что на свете. Все они были людьми прошлого, новое время не приняло этих людей. И ещё многих и многих. Кто считал их?
