Вы ни черта не знаете обо мне, если вы не прочитали книгу под названием «Приключения Тома Сойера»! Но не важно. Эту книгу написал господин Марк Твен, и там он сказал правду, в основном, конечно. Были вещи, которые он высосал из пальца, но в основном он сказал правду. Это ничего! Я никогда не видел таких людей, какие бы никогда не врали, ну, за вычетом тети Полли и, может, ещё вдовы, или, может быть, Мэри. Тетя Полли – это тетя Тома, Мэри, и Вдова Дуглас – это про них рассказано в этой книге, которая в основном излагает всё правдиво, правда, с некоторыми косяками, как я уже говорил. Теперь про то, как эта книга заканчивается: Том и я нашли деньжата, которые грабители прятали в пещере, и это сделало нас ух какими богатенькими. Мы получили по шесть тысяч баксов на рыло – и все золотом. Жуткая гора денег, вырви мои глаза, если вру!! Ну, судья Тэтчер, он взял их и положил на счет, и он принес нам доллар в день. Каждый день круглый год – мы получали по доллару в день, мы даже не знали, что с ними делать. Вдова Дуглас усыновила меня, и принялась отёсывать, как будто я библейский святой, но мне жизнь у неё совсем не понравилась, она всё время донимала меня своими нудными придирками и нотациями; терпеть было тошно! И я не выдержал такого и сбежал от неё. Я снова нацепил свои старые тряпки и снова залез в мой сахарный бочонок. Некоторые думают, что если ты в бочке живёшь, так ты уже как Диоген! Я не спорю! И, скажу по чести, я был свободен и доволен, как никто. Но Том Сойер как-то подкараулил меня и сказал, что он собирается создать банду разбойников, каких ещё свет ни видывал, и я могу к ней присоединиться, если вернусь к вдове и стану более респектабельным негром. Поэтому я вернулся. Вдова кричала на меня и называла меня бедным потерянным ягненочком, и она также называла меня многими другими именами, но зла она мне никакого не желала. Она снова дала мне новую одежду, и я только и делал, что потел и потел в ней, потому что вещи эти были все такие тесные, как чёрт знает что! Ну, тогда старая бодяга снова и завертелась. Вдова трезвонила за ужином, и вы должны были успеть ко времени. Когда вы добирались до стола, вы не могли просто сесть и поесть, но вам приходилось ждать, пока вдова не опустит голову и не начнет ворчать и бормотать что-то над едой, хотя с едой ничего не происходит, хотя кормила она ничего, хорошо, если не обращать внимания на то, что всё готовилось отдельно друг от друга. В бочонке разные объедки и огрызки стоит как следует перемешать, так они такой сок дают, только глотай на здоровье! Цимус-мед-компот! А это что такое? После ужина она достала свою толстенную книгу с застёжками по углам и стала просвещать меня о Моисее, тростниках, корзинах и всякой такой всячине, и я весь взмок, пытаясь разузнать о нем всё, и выяснить чем там вся эта канитель кончилась, но тут она ляпнула, что этот Моисей, ха, помер давно, и я уже больше не волновался о нем, потому что меня мертвецы не колышат. Плевать я хотел на них с высокой колокольни!
Довольно скоро я захотел курева, и я спросил у вдовы разрешения покурить. А она не разрешила. Она сказала, что это обычная дурная привычка, и к тому же гадкая, и я должен стараться не делать этого впредь. Это бывает с некоторыми людьми. Они берутся за дела, в которых ничего не смыслят. Вот она всё пеклась о Моисее, который даже не был для нее роднёй, и кому он нужен, если он давным-давно кони нарезал, а тут, видите ли, стала меня обвинять за то, что мне иногда покурить хочется. Табачок-то она сама нюхает втихаря – я видел – и ничего, не ругает себя за это! Ее сестра, мисс Уотсон, терпимая худющая как смерть старая служанка, очкастая такая мымра, как только к ней переехала, так сразу на меня с букварём попёрла, решила меня взять измором этой чёртовой орфографией. Целый час она усердно штудировала всё это дело, а потом вдова сказала ей отвалить от меня! Я не мог терпеть этого дольше. Затем целый час был смертной скуки, и я весь извертелся, думая, когда же это всё кончится, Господи Боже мой! Мисс Уотсон сказала: «Не кладите туда свои клешни, Гекльберри» и «Сейчас же прекрати это, Гекльберри, сиди ровно! Не мычи так!», и довольно скоро она вообще с катушек съехала, говорит: «Не ковыряй\в носу и прекрати зевать, Гекльберри! Как ты, Гекльберри, себя ведёшь в приличном обществе?» Затем она рассказала мне все о Преисподней, её при этом просто распирало от гордости за то, что она знала, какие там сковородки, ухваты и утюги, и кого как там колбасят, кого в кипяток суют, а кого кверх ногами вешают на верёвке над огнём, чтоб из него, видать дурной дух вышел, думая наверно, что я от её россказней совсем испугаюсь и стану пай-мальчиком, как некоторые свихнувшиеся, а я сказал, что хотел бы поскорее попасть туда. Думал, она в обморок упадёт! Вот тем и кончилось дело! Тогда она разозлилась, как чёрт, хотя я и не сделал ей никакого вреда. Все, что я хотел, это пойти куда-нибудь; все, что я хотел, было слинять куда глаза глядят, хоть в ад, хоть куда, ну, я не знаю, в общем, куда глаза глядят. Она сказала, что это было нечестиво с моей стороны сказать то, что я сказал; сказала, что такого она ни за что не скажет всему миру – так ей хотелось пожить, чтобы попасть в райские кущи. Ну, честно говоря, я не видел никакого смысла в том, чтобы идти туда, куда она решила отвалить после своих похорон, поэтому я решил, что не буду даже и пытаться. Но я ничего не сказал об этом, потому что с такими людьми это только создало бы проблемы и не принесло бы никакой пользы.
Тогда она зачастила с самого начала, потом продолжила и наконец рассказала мне все о привольной райской жизни на облаках. Она сказала, что там вообще ничего делать не надо, кроме как целый день бродить с арфой, бренчать по этим чёртовым струнам и петь псалмы. И так до скончания времён! Мне это как-то в душу не запало! Но я ей об этом не сказал. Я только спросил ее, считает ли она, что Том Сойер попадёт в рай, и она сказала: «Нет, ни под каким соусом!». Я был страшно рад этому, потому что хотел, чтобы мы всегда были вместе.
Мисс Уотсон продолжала клевать меня, и это было так скучно, утомительно и одиноко, что я чуть не уснул. К тому времени пришли негры и стали молиться, а потом все ушли на боковую. Я пошёл к себе с огарком свечи и поставил ее на стол. Затем я сел в кресло у окна и попытался придумать что-нибудь веселенькое, но от этого мне стало ещё тоскливее. Мне было так одиноко, так тошно, что хоть ложись и помирай на месте. Звезды сияли, и в лесу шелестели листья, сплошная скорбь кругом, и я слышал, как сова ухала где-то, будто кто-то помер, а она будто плакала по нём, а тут и собака завыла, заплакала видать по какому-нибудь новенькому покойнику, а может по тому, кто только собрался помереть. А ветер пытался что-то нашептать мне, и я не мог понять, что он шептал, о чём, и поэтому у меня мурашки по телу от страха побежали. А тут из леса послышался какой-то мерзкий скрежет, какой мог издать только призрак, когда ему хочется рассказать о своих проблемах и что у него на уме, когда он вылез из могилы, а сам не знает, что ему нужно, и потому нет ему ни в чём покоя. Вот он и бродит по земле, воет, ноет, и ни в чём не хочет угомониться и вернуться в свою могилу отдыхать, а только бродит в темноте и канючит, канючит. Мне так жутко стало, что я захотел, чтобы у меня были приятели, чтобы у меня была какая-то компания. Довольно скоро паук спустился с потолка и пополз по моему плечу, и я сбил его щелчком, а он упал прямиком на свечу, и прежде, чем я мизинцем пошевелил, он весь сморщился и почернел. Все знали, и мне не нужно было говорить – это был ужасно дурной знак, и я знал, он принесёт мне какую-нибудь гадость или неудачу. Поэтому я испугался хуже некуда и душа у меня вся в пятки ушла. Я встал и три раза обернулся вокруг себя, и каждый раз крестился; а затем связал маленькую прядь волос ниткой, чтобы ведьмам был укорот. Но у меня по этому поводу не было никакой уверенности. Это помогает, когда вы потеряли подкову, вместо того чтобы прибить ее к двери, но я никогда не слышал, чтобы кто-то сказал, что это способ предотвратить неудачу, если вы сожгли живьём паука, который на нити с потолка спустился.
