Рецензенты:
Печенкин А.А., доктор философских наук, профессор философского факультета МГУ имени М.В.Ломоносова
Доброхотов А.Л., доктор философских наук, профессор факультета философии НИУ «Высшая школа экономики»
Никулин Д.В., профессор философии Новой школы социальных исследований, Нью-Йорк (The New School for Social Research, New York)
Рекомендовано к печати кафедрой онтологии и теории познания философского факультета МГУ имени М.В.Ломоносова, протокол № 1 от 17 января 2013 года (заведующий кафедрой – чл. – корр. РАН В.В.Миронов).
Эта книга – о смысле. Казалось бы, спорное утверждение: о смысле если и говорится на ее страницах, то не больше, чем о других вещах. И тем не менее это так.
Одно из главных (если не главное) утверждений этой книги состоит в том, что единство приходится мыслить не так, как оно мыслилось раньше, да и во многом продолжает мыслиться сегодня: не в оппозиции с множественностью. Автор очень настойчиво проводит эту мысль: не дихотомия «А/не-А», «единство/не-единство», которая еще не выводит нас за пределы классической философии и, следовательно, классического мышления, а иное – попытка мыслить само единство множественными способами; иначе говоря, мыслить единство не единственно. Тогда множественность оказывается как будто «внутри» самого единства и составляет, без преувеличения, его условие, потому что единство может быть действительным единством только тогда, когда в силах собрать не просто разные, но несовместимые точки зрения, перспективы, ракурсы, каждый из которых не менее реален, чем любой другой, причем собрать их не единственным способом.
Такое понимание единства, к которому приглашает нас автор, конечно же, исключает прежнюю, классическую его трактовку, так или иначе сводящуюся к субстанциальности. Исключает оно и понимание его в кантовском смысле: как подчеркивает В.Кузнецов, мы не можем сегодня сохранить веру в единство трансцендентального субъекта. Нужно какое-то другое понимание единства – такое, которое не замыкает его ни в каком вот-этом, не отливает ни в какую фиксированную форму. Напротив, то, что мы ищем, должно быть способом приведения любого множественного содержания (пусть даже и несводимого напрямую) к единству, – но не самим таким содержанием.
Это и есть то, что может быть названо смыслом – и что так трудно улавливается, а точнее, вовсе не улавливается прямой референцией. Автор не случайно говорит о смысле стихов, который невозможно выразить иначе, нежели прочитав сами стихи, или ссылается на Витгенштейна, который «нередко отвечал свистом или чтением стихов на просьбу прокомментировать “Логико-философский трактат”» (стр. 141–142). Здесь смыслом оказывается то, что делает возможным содержание, но что само не сводится ни к какому содержанию (это, конечно же, «смысл» совсем не в смысле Фреге). И сама эта книга, выстроенная нелинейно, оказывается текстом со своей непрямой, но тем не менее очень ясной референцией – референцией к смыслу, еще не найденному (потому она и непрямая), но очень настойчиво о себе заявляющему (потому она и референция).
Эта книга – замысел, но еще не его реализация, и не случайно упомянуты и Кант, и Гуссерль, так и не приступившие в опубликованных работах к осуществлению своих проектов (стр. 99), но воздвигшие на подступах к ним грандиозные сооружения. Как замысел, она открыта, не замкнута – и в этом ее очарование. Научиться мыслить не так, как мыслила классика, выстраивавшая оппозиции по правилам формальной логики, и не так, как мыслит диалектическая логика, и даже не так, как мыслит неклассика – вот к чему призывает нас автор. И он справедливо замечает в завершение своей книги, что это – вовсе не призыв «перевернуть философию». В самом деле, учась мыслить смысл, мы попросту возвращаемся к тому, что всегда служило средоточием философского поиска и его движителем.
Эта книга – приглашение. Приглашение к тому, чтобы найти новый путь, который вполне можно назвать путем смысла. Приглашение, которое стоит принять.
А.В.Смирнов
Для философии, поскольку она изначально претендовала на фундаментальность и всеохватность[1] – посредством выведения универсальных обобщений или вскрытия глубинных оснований, – всегда принципиально важным оставался вопрос об условиях возможности (выражаясь кантовским языком) подобных утверждений не как продукта произвольных фантазий или интуитивных прозрений, но как серьезных и обоснованных положений, на которые, в свою очередь, безбоязненно можно опираться для формулирования заключений, в конечном счете, по любым практически значимым проблемам – вплоть до смысла жизни. Поэтому наряду с заботой о наиболее сильных и неодолимых способах обоснования в философских размышлениях (прежде всего, конечно, относящихся к западноевропейской интеллектуальной традиции) обязательно присутствовало – в виде более или менее эксплицитной предпосылки – допущение о так или иначе понимаемом единстве[2] всего подлежащего рассмотрению (актуально или потенциально), то есть, в конечном счете, – тем или иным способом трактуемого мира. Допущение, принимаемое явно или неявно хотя бы потому, что в противном случае – по крайней мере, на первый взгляд, – подобные претензии сразу же показались бы безосновательными и нереализуемыми. В этом смысле вполне можно утверждать, что единство мира – в качестве возможно неявной установки[3], представленной как минимум имплицитно и контекстуально, – неизбежно и неустранимо остается важнейшим неотъемлемым компонентом любой философской концепции[4], пусть даже оно не всегда тематизируется или тем более не каждый раз проблематизируется.
В традиционной философской терминологии, которой целесообразно по-возможности ограничиваться (чтобы не вводить неологизмы без крайней необходимости), слово «мир» используется в качестве более или менее устойчивого обозначения, поскольку мир так или иначе, явно или неявно концептуализируется тем или иным способом (в качестве мира – неизбежная и по своему продуктивная тавтология), хотя и по-разному понимается и трактуется, а «всё» не специфицировано в качестве устойчивого термина. В противовес гипостазированному (античному) единому – самому по себе – единство (начиная с Нового времени) выступает как характеристика, требующая дополнения/уточнения, то есть указания, к чему это единство относится (единство чего? – единство вещи, единство бытия и т. д.), так что в пределе (пределе всех пределов) весь набор единств ограничивается миром[5] и включается в мир, ибо мир по определению всеохватывающ. Мир – это не просто всё в некотором комплекте и в (потенциально бесконечном) количестве; мир – это то, в чем всё это «всё» находится и чем всё это «всё» охватывается, хотя им предположительно не исчерпывается, ведь всё меняется, а мир – при всей своей внутренней изменчивости – сохраняется: в том смысле, что мир всё равно остается миром, поскольку как бы мир не изменялся, он не может перестать быть миром, ибо не в состоянии превратиться в некий «не-мир», так как ничего другого предположительно просто нет и не может быть. Будучи обычным словом обыденного языка, «мир» обозначает настолько очевидную, настолько простую вещь, что она понятна без объяснения
