ПРИВЫЧНОЕ НАСИЛИЕ
Посвящается всем женщинам,
пострадавшим от
домашнего насилия –
в прошлом, настоящем и будущем.
Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать.
Для них соткала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.
А.А. Ахматова «Реквием»
ПРОЛОГ
Зал заседаний жужжал, как набитый пчелами улей. В окна врывался полдневный жар, иссушал глотки и лишал воздуха. Публика жаждала воды и скандала. Несмотря на изнуряющий зной, заставляющий мечтать если не о золотом пляже на берегу лазурного моря и легком бризе, несущем воздух и охлаждение, то хотя бы о небольшом озерце, окруженном суровыми елями и соснами, с ледяной водой и компанией мошек, комаров, мух и оводов, в зале был аншлаг. В антракте публика, изнывающая от духоты, жары и предвкушения, не находила себе места и отчаянно пыталась себя чем-нибудь занять, чтобы субъективно сжать черепахой ползущее время. Кто-то мучил телефон, выжимая из него максимум увлекательного контента; кто-то пристально вглядывался в потолок и стены, проводя инвентаризацию ламп, пятен и трещин, кто-то разговаривал, решая деловые или бытовые вопросы. Посреди зала увлеченно, со знанием дела, на пониженных тонах ругались худой и высокий, но сильно горбившийся мужчина с оправдывающимся выражением лица и тощая женщина с острым носом и прищуренными по-хищному глазами. Мужчина закрывался, женщина агрессивно тыкала пальцем в его лицо. На другой половине старушка в длинной цветастой юбке и белой кружевной кофточке, уронив лицо в ладони, горько всхлипывала и причитала. По правде говоря, старушкой она еще не была: не так много было седины в ее волосах, кожа не одрябла и не повисла, мышцы не усохли, кости не стерлись. Однако неодолимая трудность жизни, жестокие ее перипетии, острая необходимость применять самые разнообразные навыки выживания во враждебной среде преподносят раннюю старость, которая проявляется прежде всего в личной усталости от жизни и ощущении опустошения после выхода на пенсию, так что и до сих пор женщина лет в 60 сама видит себя старой, отжившей и раньше времени приспособляется к дожитию, когда бы надо было только начинать жить. Рядом с этой преждевременной старушкой сидела элегантно одетая, красивая женщина. Поза изобличала внутреннее достоинство, гордость и понимание собственной ценности. Сладким ароматом внутренней гармонии и уверенности в себе веяло от ее духов, да и вся она, в темно-синем брючном костюме, идеально сидевшем на ее почти стройной фигуре, с соломенными волосами, закрученными в пучок на затылке, со спокойным и одухотворенным выражением лица, была как будто из другого мира. Казалось, ей больше подошел бы интерьер стильного офиса, или изысканного ресторана, или роскошного театра, но она была здесь, в обычном зале заседаний провинциального суда, вместе со всеми умирала от жары и ждала развязки. Взгляд ее, полный сочувствия, и боли, и непонимания, и все-таки надежды, был направлен на девушку в клетке. Лида была единственная, кто туда смотрел. Но Лика на ее взгляд не отвечала, она смотрела только внутрь себя, искала ответ на мучащий ее вопрос в закромах своей души.
Сквозь общий гул любопытства, недоумения, ожидания, предвкушения долетали до Лики отдельные фразы:
–
Интересно, сколько ей дадут?
–
Где тут туалет, не подскажете?
–
Неужели ее не оправдают?
–
Почему так долго нет присяжных, я уже задолбалась ждать…
–
Как все-таки душно!
–
Ну что ж делать, сама виновата…
–
Да-да, конечно, я опубликую пост сразу после оглашения приговора.
–
Мы ведем свой репортаж из зала заседаний суда…
–
Ах, доченька моя бедная, доченька…
–
Ну когда уже спадет наконец это проклятая жара?!
Эти реплики проносились мимо нее, как проходят в ночи баржи вдоль равнодушного, спящего берега, ничем не возмущая ее пристальное, оцепенелое всматривание внутрь себя. Временами ленивый взгляд зрителя останавливался на ее окаменевшей фигуре, на мертвенном лице, на остекленевших глазах – пытался разглядеть в них отчаяние и боль. Но ни фигура, ни поза, ни глаза Лики не помогали томящимся в ожидании зрителям развеять их скуку и не давали пищи для новых статей, постов, сторис и роликов. Она сидела на скамье сгорбившись, бессильно бросив руки на колени ладонями вверх, и смотрела на них с застывшим на лице недоверием – как на чужие. Так было во время слушания, продолжается сейчас и будет после – до того момента, как…
Наконец открылась дверь. Настало время финального акта. Свет не погас, третий звонок не прозвенел, но все стихли моментально. Блеклой, безвольной вереницей вернулись присяжные. Тяжелой поступью вошла вершительница судеб – понурая женщина с выцветше-русыми волосами, уставшими глазами, но с неестественно черными бровями и агрессивно-алыми губами. Воссела на свое место и устремила взгляд на присяжных. Зрители повернулись в сторону присяжных тоже. Напряжение нарастало. Судья задала свой положенный протоколом вопрос. Председатель присяжных встала. Одета она была в прямую черную юбку чуть ниже колен, в белую в крапинку блузку и черные лаковые туфли с невысоким каблуком. Волосы коротко острижены, макияж умеренный, на глазах очки, лицо и вся ее фигура всегда выражают одно и то же – решимость и постоянную уверенность в своей правоте, чего бы ни касалось дело. Повисла драматическая пауза. Тишина зазвенела тысячами колоколов. Лика оторвала взгляд от своих рук и сосредоточила его на главной присяжной. Присяжная ответила: «Виновна». «Виновна, виновна, виновна», – разлетелось эхом и заполнило собой все пространство. «Виновна, виновна, виновна», – било Лике в виски. Она и раньше слышала этот обвиняющий голос у себя в голове, но продолжала надеяться на оправдание – если не изнутри, то хотя бы извне. Однако и этого не случилось.
Все внимание зрителей переключилось на Лику. В едином порыве любопытства головы и туловища повернулись слева направо. Пристальные взгляды приковались к Лике в ожидании душераздирающей реакции, будь то буря эмоций и обвинение суда в несправедливости или молчаливый надрыв, проявляющийся лишь в реках слез и заламывании рук. Однако Лика ничем не порадовала, ничем не удовлетворила общественный запрос на открытое проявление боли. Ничего нельзя было прочитать на ее каменном лице, ничего не говорило зрителям ее неподвижная поза. Финал получился смазанным. Желанный катарсис не наступил. Впрочем, были и те, кто смотрел на Лику с искренним сочувствием: милосердие все еще стучалось в сердца некоторых.
Уже через несколько секунд, поняв, что больше сегодня ничего не дадут, публика, почти насытившись зрелищем чужой трагедии, принялась стремительно расходиться, как в театре, когда на поклоне актеров начинается массовое бегство в гардероб. Только посреди зала всхлипывала и причитала маленькая старушка – мама Лики. Лика же вернулась к своему привычному оцепенению и только вертела обручальное кольцо на пальце – так же делала она на другом спектакле, где тоже была главной героиней – на своей свадьбе.
