На сыпучем взгорке внутри подковы села сумерничают две фигуры. Вечерняя синь сворачивается, густеет, запекается чернотой, и трудно отличить, кто из двух девушка, а кто – плечистый парень. За первой звездой вызрела вторая, третья, и потянуло сыростью.
Девушка недовольно поводит плечами, словно отгоняет озноб:
– Слышь, Дань, похолодало. Тебе тоже, небось, зябко?
Он снял с себя пиджак и надел на нее.
Она была очень смешная в этом одеянии – из рукавов виднелись только кончики пальцев. Девушка высоко поднимала руки, чтобы рукава упали.
Даниил чувствовал, как она отогревается у него на груди и становится все более кроткой. Он поцеловал сначала ее глаза, потом губы – они пахли парным молоком и свежим хлебом.
– А ты смерти боишься? – спросила она неожиданно.
– Нет.
– А я боюсь. Все вижу, как меня хоронят, и хочется, чтобы было много народу, и чтобы говорили обо мне разные хорошие слова.
Им хорошо было сидеть рядом, их колени смыкались.
Как всегда она повелевала:
– Ну что ты так просто смотришь – поцелуй меня.
Или:
– Мне холодно – дай мне в рукав твою руку. Ой, какая она добрая!
Или ещё:
– Ты сидишь от меня далеко, подвинься ближе.
А потом:
– Ну, хватит обниматься, пойдём погуляем.
Он делал все, что она хотела, делал и смеялся. Ему нравилось, что есть на свете человек, который им повелевает. Он привлек ее и ощутил, как она ладно слеплена – шея, руки, плечи, округлые и неожиданно хрупкие.
А ночь давала о себе знать. Где-то над головой шумела листва невидимых в темноте деревьев. Откуда-то издалека доносился тревожный крик совы. Налетел ветер и медленно растер все звуки. Небо оторвалось от земли, кое-где даже посветлело. Смолкли шумы вечера. Стало теплее, тише и спокойнее.
– А я тебя не отпущу домой, если даже будешь просить, – сказал Даниил, воодушевленно обхватив плечи подруги. – Да, да, если даже придет твоя мама, все равно не отпущу.
– Мама…, – произнесла девушка так, будто все было за какой-то далёкой гранью, где начинается нечто призрачное, что, быть может, существует, а возможно, создано воображением.
Молча шли и слушали, как мягко шумит ветер листвой, и перекликаются во сне птицы. И все, казалось, отступило куда-то прочь, и села, большего села нет рядом.
– У тебя нет ощущения счастья? – спросил он.
Она дотянулась губами до его губ.
– Я хочу, чтоб оно у меня, было, – сказала она.
Мягкость неба и тихо засыпающей земли, нерезких, но необъяснимо тревожных запахов и теплого ветра обняли их. Село спало, но тишина была и приятна, и чуть тревожна.
За околицей небо было нетускнеющим, и белесые полуночные сумерки разлились над полем. Земля давно остыла от полуденного зноя, дышала холодной свежестью, а повсюду в стороне, отступая от дороги, где днем поблескивали солончаки, поле было мягким, серо-пепельным.
Они пересекли дорогу, и пошли по траве. Она была молочно-зеленой от росы, и там, где они ступали, оставался темный след. Ноги стали влажными, и туман обнял их, но они не чувствовали ни холода, ни влаги. Где-то вдали невысокой и прозрачной черточкой темнел лес.
– Я весь день работала, – вдруг произнесла она, – весь день. И ждала тебя, чтобы пойти на озеро. Пойдем?
Они шагали по большому лугу, огибая околицу. А потом дошли до озера, и он оставил ее на круче, а сам поспешил к поваленному дереву у воды. Разделся и поплыл – поплыл быстро, сильно работая руками.
– Вода холодная? – крикнула она.
– Нет, совсем теплая! Теплая! – отозвался он.
Она сбросила с себя платье, легко ступая, бесшумно вошла в воду.
– Нет, не теплая! – сказала она, – не тёплая, а хорошая.
Он вынырнул рядом с девушкой и коснулся ладонью ее спины.
– Ну, говори – останешься со мной до утра или нет? Говори!
Она засмеялась и устремилась к берегу. А он настиг ее и, взяв на руки, погрузил в воду, а потом бережно приподнял и снова погрузил.
– Катя… Катя….
Они выбрались на берег. Вода сберегла дневное тепло, не хотелось из нее выходить.
Он натянул на мокрое тело штаны и рубашку и побежал к темневшему невдалеке строению, не дожидаюсь ее.
– В домик, там тепло! – позвал Даниил.
– Там призрак!
Он не расслышал.
– Приведение там! – крикнула она громче. – Призрак!
– Если там даже черти, я всё равно пойду.
Она нагнала его, когда он входил в открытую дверь давно покинутого хозяевами дома. Здесь было сухо и тепло.
Где-то на чердаке хрустнул шлак.
– Призрак! – засмеялся он.
Катя протянула руку, нащупала горячую ладонь Даниила.
– Будь рядом – я боюсь. Иди ко мне ближе.
Он обнял ее. Платье еще было влажным.
Они прошли в комнату к пустующему проему окна. Тут было еще теплее, чем у порога.
– Здесь сядем, – сказал он и, бросив пиджак на подоконник, сел, привалившись к косяку.
Она села рядом.
– Теперь понятно, почему здесь водятся призраки. Как тепло!
– Да, тепло, – сказала она и зябко повела плечами. – Дай мне руку.
Она подвинулась к нему, приникла щекой к его груди. Он вздохнул. Она приподнялась и схватила его шею. Ее волосы упали ему на лоб. Напитанные водной свежестью, они стекали то лицу, застилали глаза. И будто горячий поток ворвался в его грудь и растекся по телу…
Немного позже, когда они затихли в легкой и радостно полудреме, он вдруг шепнул:
– Мне кажется, кто-то ходит по чердаку.
– Кто?
– По-моему, призрак, – улыбнулся он.
Она уткнулась ему в грудь и притихла испуганная. Что-то пискнуло, пролетело над головой, обдало потоком холодного воздуха.
– Летучая мышь, – не увидел, догадался Даниил.
Было поздно – от озера тянуло прохладной сыростью, и звезды в проеме окна укрупнились, мерцали пронзительней, точно их обмыло к полуночи упавшим с неба туманом.
В тишине, нарушаемой лишь спокойным и приглушенным звоном цикад, девушка первой что-то уловила, завертела головой, прислушиваясь. Однако Даниил, тоже встревоженныйее поведением, ничего не слышал. Катя всматривалась в сажную темноту избы, напрящаясь всем телом. В этот момент и он наконец уловил посторонние звуки в непроглядном нутре дома. Почудилось, кто-то тихо, часто ступая, шел по чердаку – похрустывание шлака доносилось с каждым шагом отчетливей.
Пресеченный шепот Даниила протек ей в ухо:
– Кажись, сам призрак жалует.
Скрипнула половица в соседней комнате. Вглядываясь и прислушиваясь, Катя ощутила, будто сердце ей притиснули к грудной клетке. И, пересилив растекающуюся по телу немощь, она переместила ноги за окно на завалинку.
Даниил, весь тоже сжавшись, смотрел в темноту и молчал, будто невзначай приключилась с ним немота. Темень теперь казалась ему столь плотной и непривычной, ровно бы с такой никогда не только не сталкивался, но и не мог даже представить: коли глаз – не сморгнул бы. У него неизвестно почему возникло
