– Дирк, русская эскадра[1] встала на якорь. Снаряди людей и нанеси визит, – как-то словно между прочим и какой-то дружеской просьбой прозвучал этот голос вслед за звуком неожиданно хлопнувшей двери. Дирк поднялся навстречу вошедшему и отдал приветствие. Наверное, это была встреча двух друзей. Один хороший друг пришел к другому из какого-нибудь соседнего форта.
Но это была гражданская война. Третий год этой борьбы мятежного Юга. И капитан Дирк Лесс знал: у полковника просто всегда такая манера. Разговаривать и держаться. Но это приказ. И значит, он должен, как в той поговорке «Do or die» – «Сделай или умри»: и дать смотр отряду, и попасть в штаб, и оказаться одновременно на этих кораблях.
– Немедленно, – уточнил полковник и вышел.
– Сделай или сдохни, – не удержался и произнес Дирк вслух. Но уже снова прикусил язык. Фамильная черта. Молчать. Всегда просто молчать. Как ни в чем не бывало. Хоть что там и хоть как. Они все были Лессы. С серо-стальным взглядом своих серо-голубых глаз.
Он сложил бумаги, закинул в сумку. Немедленно так немедленно. Сейчас забежит на минутку на корабль и тут же рванет в штаб. Дирк все-таки на мгновение задумался. Неуважительный это будет визит по отношению к русской эскадре. Второпях, без этикета и не по чести. Только и на назначенное время в штаб соседнего полка тоже особо не опоздаешь. Прямо точно один выход: «Сделай или умри…» Еще и жена приехала погостить в форт. Теперь одна должна ехать обратно, а он собирался еще и успеть проводить. Она-то, конечно, и сама доедет назад на ранчо, и у нее есть провожатые, но все равно:
– Хорош джентльмен, – подумал он.
– Это еще ничего, Дирк, – прозвучал тихий голос жены, словно в ответ на его мысли. – У тебя есть хотя бы такой выбор: «Сделай или умри». У меня бабушка всегда говорит по-другому: «Умри, но сделай», – улыбнулась она.
Это была его Энни. Его дорогая, темноглазая и темнокудрая Энни. Улыбка, лучистый, ясный взор и всегда тихое, молчаливое спокойствие. Все равно через что – сквозь смех или сквозь слезы. Сильное, светлое спокойствие. Очаровывающее своей доблестью и своей такой хрупкой силой.
– Да, – согласился он. И вдруг понял: «Эврика!»
Она уже отошла и стояла у окна. Стояла спиной. Он не знал. Его огорчения и досады всегда были и ее огорчениями и досадами. Но она была – Энни. Всегда такая сама по себе. Все нипочем, и всегда этот тихий, ясный взгляд. Она умела. Наверное, просто всегда и нельзя было по-другому. Спокойствие, только спокойствие: «Не хвалю того врача, который не помогает страждущим, но сам заражается болезнями… <…> Не видишь ли, что если при ранах появляются еще нарывы, а при воспалениях опухоли, то они усиливают боль, а руки легким своим прикосновением уменьшают ощущение боли»[2]. Но Дирк не знал, какая порой бывает печаль и грусть эта улыбка. «…Ибо сила Моя совершается в немощи» (2 Кор.12:9).
Солнечный полуденный луч золотил комнату. Она надела уже перчатки, белые, такие же белые, словно какие были и у них, офицеров. Вся такая темно-синяя в своем платье, и это был такой же цвет, словно цвет его собственного мундира. Дирк не понял всех тонкостей своего невольного впечатления. Что еще это просто красивое платье. И простое и строгое. И со стоячим воротником. И осанка, и взгляд, и весь облик. Скромный и вместе с тем элегантный шик.
Это была русская эскадра. Российская Империя не признала мятежной Конфедерации. Прислала свои корабли. Прикрыть Нью-Йорк и Сан-Франциско от возможного нападения Британии, если та выступит в этой гражданской войне на стороне Юга, как ожидалось. Англия. Общий враг и общие интересы. Или просто – Россия? Она такая, Россия. Или Русь, как там ее еще зовут. «Никакому ворогу…» Ни на суше и ни на море. Дирк знал. Когда он был еще ребенком, по соседству с имением жила русская переселенка Лидия, или Линда, как они ее звали на американский манер. Была у них домашней учительницей. И любила детей. И свою Родину, и свой язык, хотя и переселенка. Учила малышей русскому. И рассказывала русские сказки и былинные истории. А теперь вот эта русская эскадра. Этот неотложный визит во что бы то ни стало. Судьба. Но еще у его Энни – и бабушка русская. Вот именно. Энни. Его бравая и тихая Энни.
Они были муж и жена. Любящие и уверенные друг в друге муж и жена. Они посмотрели друг на друга и, наверное, подумали об одном и том же одновременно.
– Дирк, – улыбнулась она весело и браво.
– Знаешь, что я подумал, Энн, – согласился Дирк. – Ты сойдешь за замечательного капитана. Хотя и без капитанских погон.
Он тоже улыбнулся:
– А с меня надежная и самая лучшая свита. Будет выполнено. Немедленно.
Это был торжественный и королевский визит. Молоденькая женщина взошла по сброшенным мосткам на корабль. Хрупкая, красивая и твердая. Сдержанная леди и сказочная Белоснежка. Или Дюймовочка.
– Энни Лесс, – представилась она.
– Женщина на корабле, – не удержался и усмехнулся помощник капитана.
Он ошибся и не подумал. Она знала русский.
– «Не море топит корабли, а ветры»[3], – услышал он неожиданный ответ. – Не женщина. И не черная кошка. Или пустые ведра.
Она не верила и никогда не понимала этих глупостей. Это всё были какие-то суеверия. Само слово даже. «Суетная вера». Все просто и понятно.
– «Сев на корабль, не спорь с капитаном», – с насмешливым вызовом парировал ее собеседник.
Она посмотрела. И не ответила. Это была дерзость. Но это было уже не ее дело.
