Неописуемо противный звук раздаётся внутри вашей головы совершенно неожиданно. Звук этот настолько противен, что вам кажется, будто мозг ваш сейчас разорвёт на мелкие кусочки. Но вот через какие-нибудь несколько секунд звук-агрессор исчезает, оставив после себя таинственный радиошум, поверх которого вы слышите голос, обычный такой мужской голос.
Торгашу, как и всем остальным, нет никакого дела до того, что эта ядерная осень не закончится никогда. Главное, что люди, пусть и малая часть, всё-таки успели спастись. Теперь даже средняя степень лучевой болезни легко излечима. А реальность, застрявшая в межсезонье, людей ничуть не расстраивает. По большому счёту, сегодняшняя реальность их вообще не интересует. У каждого землянина в возрасте 3+ с некоторых пор есть своя реальность. Нет, речь не о внутреннем мире. Я говорю об индивидуальном виртуальном мире. У каждого он свой, это стало возможным благодаря такому чудесному устройству, как встроенный воображатель от отечественной компании «Grusha» – бренда, известного на всём построссийском пространстве, в том числе благодаря оригинальной символике – плода груши, откушенной снизу. Правда, говорят, что символ этот всё-таки частично позаимствован у какой-то прошловековой американской компании, якобы у кого-то есть даже вещественные тому доказательства, но не знаю, не знаю. После Мировой ядерной войны мы окончательно потеряли связь с нашими, как говорил один из прошлых российских правителей, «западными партнёрами». А во время патриотической революции всё западное (в первую очередь американское) уничтожалось целенаправленно. Кто знает, может и правы были очередные революционеры – нынешние временщики. В конце концов, дело не в откушенной груше или яблоке, дело в том, что теперь каждый построссиянин имеет счастливую возможность быть сам по себе. И это официально закреплено в рабочей версии новой построссийской Конституции. Очередная дурацкая (ИМХО) человеческая мечта сбылась благодаря техническому прогрессу. Вживлённый в мозг каждого условного построссиянина биоэлектронный воображатель фиксирует и преобразует определённые мыслительные процессы в реальные ощущения, следовательно, создаёт для воображающего вполне себе реальный мир, в котором тот делает что и как хочет. Стоит ли говорить, что порноиндустрия переживает с тех пор не лучшие времена. Вот только покушать с помощью «груши» нельзя: пищеварительная система по-прежнему умнее человека – её не обманешь.
К сожалению (а порой и к счастью), отечественная «Grusha», прежде всего бюджетный её вариант, часто подглюкивает, выстраивая своему хозяину мир, прямо противоположный воображаемому. Хозяева, конечно, негодуют, но быстро успокаиваются, перезагружаются и живут до следующего глюка вполне себе счастливо, как будто ничего не произошло, да-да, не удивляйтесь (если удивились), народ у нас хоть и «пост», но и через двести с лишним лет всё такой же.
Вот и я сейчас, ругнувшись, ушёл на перезагрузку, а тут ещё и обновления стали грузиться. Сижу жду, разглядывая своего приятеля и в каком-то смысле начальника, сорокапятилетнего, весьма крепкого и телом, и духом мужчину по прозвищу Торгаш. Он сидит на подоконнике и смотрит в огромное тонированное окно. За окном серо-рыже-розовая дымчатая ядерная осень (а вы какой её себе представляли?), которая не закончится уже никогда. Точнее, когда-нибудь она закончится, но не при нашей жизни точно. Но, я почти уверен, Торгашу, как и всем, на это наплевать. Хотя я искренне не понимаю, как он может оставаться к этой вечной осени равнодушным, не имея, повторюсь, обязательного для всех внутреннего воображателя.
– Ум? – спрашиваю я Торгаша. Междометие, как бы это называли пару веков назад, «ум» в нашем постлитературном пострусском языке, в зависимости от интонации и множества ментальных нот, которое человеческое ухо вашего времени и не различило бы, может означать самые разные явления и мысли. В данном случае я спросил Торгаша, почему это он опять загрустил.
– Ум, – не отворачиваясь от окна, отвечает мне Торгаш. Его ответ означает, примерно, следующее: «Да так, ничего».
– Ум, – успокоительно произношу я, имея в виду, что беспокоиться не из-за чего, эту точку точно не спалят, по крайней мере, в ближайшее время.
Наш старый клиент Умау действительно подогнал нам отличный вариант нового убежища, Умау вообще можно верить. Он с нами с первых дней существования нашего подпольного недобизнеса – редкий словофил. И на предателя он совсем не похож.
Торгаш ухмыляется и чешет свой шрам на темени, но едва ли этот его шрам действительно зудит. Свой опрометчивый поступок по самоизвлечению «груши» из головы он совершил более трёх лет назад, рана давно зажила и зарубцевалась. Хотя, я помню, крови было очень много, до сих пор не понимаю, как он выжил тогда. Видимо, действительно дело было в той короткой христианской, кажется, молитве, которую он, корчась от боли, перечитывал про себя снова и снова… Даже инфекцию никакую не подхватил.
А рты наши до сих пор зашиты. И кушаем мы все через герметично вставляемую микрогастростому… впрочем, здесь предпочту обойтись без подробностей.
Помню, как-то спросил у Торгаша:
– Ум? (Торгаш, ты принципиально почти что голыми пальцами извлёк из своей башки «грушу», почему ты не стал разрывать себе рот?)
Этот вопрос его не на шутку разозлил.
– Ум? Ум? Ум! Ум! Ум!? (Ты совсем, что ли? Нет, ты сейчас это всерьёз спросил? Разорванный рот – это же, если засекут, смертельный приговор сразу! А шрам можно волосами прикрыть, на худой конец, объяснить нечаянной травмой! Ты что, действительно этого не понимаешь?!) – кричал на меня Торгаш.
– Ум-ум, – успокоительно проумкал я и больше этот вопрос не задавал ему никогда. Только мысленно возразил тогда приятелю, что нас, если засекут, всё равно казнят, второго не дано. Грустно и весьма жизнеутверждающе.
И вот сейчас Торгаш отворачивается от окна, смотрит мне прямо в глаза и говорит:
– Ум? (Вообще-то я не беспокоюсь, я думаю, может, нам… мне уже открыть рот?)
Сказать, что я удивлён, ничего не сказать.
– Ум? (Ты серьёзно?) – спрашиваю.
– Ум. (Пока нет, просто задумался.)
– Ум? (Это был бы серьёзный шаг, Торгаш, помнишь, как ты разозлился, когда я спросил тебя о том, почему ты не разорвал себе рот?)
– Ум! (Я просто задумался сейчас, ничего серьёзного, любой словофил об этом задумывается периодически!)
Я молча киваю, соглашаюсь. Торгаш отворачивается к окну, вздыхает, думает дальше. О чём думает, не знаю, боюсь даже предположить теперь после такого его заявления. А рты нам зашивают власти, это обязательная процедура при рождении, за неисполнение которой ввели смертную казнь, ни много ни мало. Рот у построссиянина должен быть зашит с самого рождения, чтобы он, не слыша речи взрослых, рты которых соответственно тоже зашиты, не дай Бог, не научился разговаривать. Языки, тем более русский, под официальным запретом уже больше полувека. По мнению сегодняшних временных властей, с помощью языка из поколения в поколение передавалось много лишнего. Под «лишним» следует понимать, прежде всего, историю, какой она была на самом деле. А в нашей бывшей стране, которую всё-таки разбомбил некогда принятый нами с распростёртыми объятиями Китай, который мы разбомбили в ответ, существование людей должно быть основано лишь на двух столпах, на двух, так сказать, всеобъемлющих чувствах: смирении и патриотизме. Больше ничего. Совсем ничего. Наш построссийский народ теперь живёт в своих изрядно покалеченных очередной войной домах, каждый своей воображаемой жизнью. Воображать позволено всё что угодно, но в обязательном порядке каждый построссиянин должен не меньше девяти часов в день (без выходных) посвятить восстановлению своего реального города и стать родителем хотя бы одного ребёнка. Мы с Торгашом никакую реальность не восстанавливаем, и это одна из причин, хоть и не самая главная, того, что мы сегодня во всемирном розыске…
