Дед болел долго и тяжело. Как только ему становилось хоть немного лучше, он сразу оживлялся, вызывал к себе управляющего фабрикой и устраивал разгон, лез во все семейные дела, начинал критиковать договоры своего сына, моего отца, которому так и не удалось добиться успехов в торговле, подшучивал над Барбарой и ее нерешительным женихом. Хуже всего было, когда он начинал, по его собственному выражению, вправлять мозги мне. Деда я любила, да и его болезнь требовала относиться к нему со снисходительностью, поэтому я спокойно выслушивала многословные наставления о том, что в моем возрасте пора бы и подумать о замужестве. Мое мнение он прекрасно знал: после того как Гюнтер женился на моей же близкой подруге, этот вопрос я закрыла для себя раз и навсегда. Я не хочу, чтобы меня предавали, а значит, и замуж никогда и ни за кого не выйду. Но дед упорно твердил, что «не стоит ломать себе жизнь из-за одного засранца». Я ломать и не собиралась. Ведь и одной можно прекрасно прожить — ни от кого не зависишь, ни о ком не заботишься, делаешь только то, что хочешь. Угрозы лишить наследства вызывали у меня лишь скептическую усмешку: выбранная в Академии специализация по алхимии давала такой простор для возможности заработать, что просто дух захватывало. Нет, я дедовых денег не ждала, никогда на них не рассчитывала, а сейчас, на четвертом курсе, и не зависела от них. Постоянные подработки позволяли покупать не только подарки родным, но и довольно дорогие артефакты, необходимые для дела. Я уже подумывала о том, не снять ли домик, где можно было бы устроить собственную лабораторию — академической пользоваться разрешали не всегда, а соседка по комнате была недовольна, если я делала заказы на общей жилплощади. Пахло, видите ли, плохо. Учитывая то, что она часами пропадала на территории, где располагались клетки с магическими животными, ее обоняние давно должно было атрофироваться. А вот, поди ж ты…
В последнюю нашу встречу дед был задумчив и немногословен, с постели уже не вставал. Мама, всхлипывая, говорила, что утешение ему приносят лишь беседы с монахами монастыря Святой Инессы, которые снимали боль не только душевную, но и телесную. Ведь своим служителям святая давала толику божественной силы, позволяющей утешать страждущих.
— Ивонна, — еле слышно прошелестел дед, — если ты не выйдешь замуж, я твою долю завещаю монастырю.
— Твое право, деда, — пожала я плечами. — Ты же знаешь, это для меня неважно.
— Ты уверена? — изогнул он сухие потрескавшиеся губы в подобии улыбки.
— Уверена. Я могу прожить и без твоих денег.
— Разбаловали мы тебя, — вздохнул дед. — Вон инор Хайнрих был бы счастлив тебя видеть за своим сыном.
— Еще бы, с его косметическим производством, — насмешливо фыркнула я, с трудом вспоминая Хайнриха-младшего. Кажется, у него все лицо в веснушках. — Дедуль, тебе пора давно понять: не убедишь ты меня.
— Не стоит Гюнтер того, чтобы ты столько лет по нему сохла, — внезапно сказал он.
— Еще чего? — возмутилась я. — Я давно и думать про него забыла. Просто мне никто не нужен.
— А родители и Барбара? Они тоже не нужны?
— Ну ты сравнил. Я для вас на все готова! Вы — моя семья, но, кроме вас, мне никто не нужен, — твердо заявила я.
— Кроме нас, никто, — задумчиво сказал он. — Иди, я устал.
Он прикрыл глаза и сделал вид, что уснул. Я вышла, не желая его беспокоить. И был это наш последний разговор. Начались занятия в Академии, времени они отнимали немерено, да еще заказы пошли потоком, так что съездить к родным не получалось. Я уже думала, что до сессии не выберусь, как вдруг пришло письмо из дома, отправленное скоростной почтой. Дед умер, и меня просили приехать на похороны.
Пришли проститься с ним многие — не только соседи и друзья семьи, но и торговые партнеры, которые вели в свое время дела с ним, а теперь — с нашим управляющим, инором Тидеманом. Был там и инор Хайнрих со своим отпрыском, который всячески пытался выразить мне соболезнования. Я невольно отметила, что он выбрал крайне неудачное время, чтобы показать заинтересованность, и тут же забыла бы о нем, если бы не странная фраза:
— Инорита Ивонна, я был бы счастлив, подумай вы обо мне завтра.
Я не поняла, что он имел в виду, но быстро выбросила этот разговор из головы. В конце концов, мне было чем заняться и без размышлений на отвлеченные темы. Весь день прошел в бестолковой суете, не дающей полностью погрузиться в переживания, а к вечеру я настолько устала, что просто провалилась в сон.
А утром огласили завещание.
— Я, Густав Бринкерхоф, находясь в здравом уме и твердой памяти, в присутствии двух свидетелей, действуя добровольно, — монотонно зачитывал семейный нотариус, не поднимая глаз на присутствующих, — настоящим завещанием на случай моей смерти делаю следующее распоряжение. За исключением мелких выплат, список которых прилагается, все мое движимое и недвижимое имущество делится на три равные доли и передается моему сыну Отто Бринкерхофу и моим внучкам Ивонне Бринкерхоф и Барбаре Бринкерхоф в случае, если в течение года будут выполнены следующие условия. Ивонна Бринкерхоф должна вступить в брак до Барбары Бринкерхоф, причем оба эти брака должны быть заключены по всем правилам до истечения двух месяцев с момента моей смерти. Выплата долей произойдет по истечении года с момента заключения второго брака, при условии, что оба брака будут признаны действительными монастырем Святой Инессы. В случае невыполнения этих условий все мое имущество завещаю монастырю Святой Инессы, коему и надлежит проследить за исполнением моей воли. До истечения указанного срока наследующие будут получать ежемесячные выплаты, размер которых фиксирован и составляет…
Взгляды всех присутствующих скрестились на мне. Еще бы — мое отношение к браку не секрет для семьи. И теперь я стою между семьей и так необходимыми им деньгами. Своего источника дохода ни у кого из нас не было. Да что там деньги — даже любая чайная ложка в доме по закону принадлежала деду.
— Как он мог так со мной поступить? — глухо сказал отец.
— Завещание нельзя опротестовать? — неуверенно спросила я. — Ведь текст явно указывает на то, что здравый ум — это преувеличение.
— Здравость ума на момент подписания была документально подтверждена монастырем Святой Инессы, — смущенно сказал нотариус. — Поверьте, инорита, я пытался отговорить инора Бринкерхофа, но он не прислушался к моим словам. Сказал, что хоть после смерти, но будет так, как он хочет.
— Не будет, — твердо возразила я. — Я не меняю свои решения. Дед прекрасно знал, что его деньги мне не нужны.
— Иви, а как же мы? — тихо спросила мать. — А Барбара? Родители Юргена никогда не согласятся, чтобы он женился на бесприданнице.
