Израиль, Иерусалим.
За год до проповеди.
Жаркое августовское солнце, застилая раскаленную землю и древние камни растущими тенями, вдоволь наморив зноем город, позорно сбегало за горизонт. Едва покачивая листвой редких деревьев и выгоняя с улиц тяжелый горячий воздух, подул слабый долинный ветер. Толпы туристов, рассевшись в мягкие кресла комфортабельных экскурсионных автобусов, разъехались, освободив Иерусалим для обитателей города. Наслаждаясь вечерней прохладой, нагуливая аппетит в предвкушении вкусной кошерной еды уютных ресторанов, жители выходили на вечерний променад, и весь окружающий мир погружался в вечернюю беззаботность. В Израиле начинался шаббат[1].
Из православной церкви Рождества Богородицы вышел монах Иов. В нарушение порядка с непокрытой головой, он торопливыми шагами спустился по мощеной дороге к Львиным воротам. Вскоре старый город остался позади. Монах приблизился к церкви Всех Наций, обойдя ее, повернул направо и стал подниматься на Елеонскую гору. Появление первых оливковых деревьев на пути означало, что он вошел в Гефсиманский сад.
Весь свой недолгий путь монах был угрюм и задумчив. Он напряженно размышлял над тем, что беспокоило его уже давно, но сегодня, после исповеди, его сознание словно достигло предела, докатилось до некой точки исступления, за которой, если не поменять мировоззрение и не переступить четкую грань своего убеждения, жизнь становится невозможной. Успокоить себя он не мог и решил предпринять необычную и отчаянную попытку.
«Как может быть, – думал он по дороге, – что невинное дитя рождается во грехе? Неужто продление рода человеческого есть грех? Десять заповедей Моисея понятны. Да, в Нагорной проповеди Иисуса все предельно ясно и верно сказано, что благими намерениями выстлана дорога в ад. Но следует ли из этого, что не мыслящего во благо можно клеймить грехом? Следует ли из этого, что человек, как мясник кровью, испачкан грехами? Да, сказано: не укради, не убей! Но кто хочет знать, о чем думает убийца и почему злодей пришел к совершению преступления? Какие причины толкают его творить зло? Почему нам не позволено понять страдания его души? Люди свершают деяния в рассудке, через свои мысли, подчиняясь внутреннему побуждению и желанию, воспитанию и вере, стремлению и миропониманию. Кто, как не Господь, и только Господь, может судить о деяниях человека? Ведь сказано: не суди. Почему же, подчиняясь желаниям Бога, мы поступаем по наущению дьявола? Почему вера не стремится понять внутренний мир человека? Почему мы не знаем о том, какие мы, люди? Что же вообще есть грех?»
Поднимаясь на гору, Иову хотелось прикоснуться к тому месту, где думал тот, кто своим словом переустроил мир, кто был Богом в облике человека, кого люди предали и, посчитав его слова великим грехом, распяли.
От ароматного запаха сада постепенно стихала раскалывающая голову боль. Монах остановился и осмотрелся.
«Где-то здесь, – разглядывая редкие деревья, подумал Иов, – где-то возле таких же олив Его схватили. Тут Он молился, тут заснули Петр и сыны Завдеевы, тут Иуда его обнял и, предавая, поцеловал».
Монах заметил старое дерево, которое выделялось толстым узловато-сплетенным и разделенным возле кроны на две толстые ветки стволом, поднялся к нему, протянул руку, погладил теплую шероховатую кору и, обращаясь к дереву, нарушил тишину сада слабым голосом:
– Много времени утекло с тех пор. Говорят, есть в этом саду деревья, что помнят Иисуса. Может, маслинное дерево, это ты? Может быть, молился Он в ту ночь под твоей листвой? Ты видело Бога? Ты его помнишь? Ты слышало Его слова, Его минутную слабость, когда просил, чтоб миновала Его чаша сия? Может, слышало ты, дерево, когда утвердился Он в своей судьбе и произнес: «Не как я хочу, а как ты, Отец!» Скажи, дерево, ты слышало? Молчишь. А кто же тогда слышал? Ведь апостолы спали. Просил Он их не спать, а они спали. Считается ли грехом поддаться сну, когда тебя Сын Бога просит бодрствовать? И в чем грех тех, кто распял Христа, если так было задумано Господом?
Монах присел на небольшой холмик, набрал в руку еще теплую землю, сжал ее в кулаке, а затем резко раскрыл ладонь.
– Святая земля… – произнес он, наблюдая, как серая пыль и песок, просачиваясь между пальцами, осыпаются с его руки. Замолчал. Задумался.
Как и было велено митрополитом, монах Иов прилетел в Израиль на десятый день после благословения на проповедничество. Билет удалось взять только на первый день нового года. Для служения, полагая, что ему поможет опыт, приобретенный на Афоне, он выбрал православный греческий монастырь Святой Анны. Настоятель, епископ Харлампий, прочитав письмо из Киева, отнесся к Иову благосклонно, без лишних вопросов принял его в монашескую обитель и определил для молитв церковь Рождества Богородицы. Там же служили и другие монахи, в основном греки и православные арабы.
Особых правил, отличающихся от службы в монастыре Святого Пантелеймона, в иерусалимском храме не было. Единственное – главной священной реликвией здесь считалась стародавняя Библия Х века, написанная еще древнегреческим письмом, и настоятель требовал, чтобы библейские тексты на службах читались, как в ней, – языком оригинала. Опыт служения на греческом Афоне помог Иову довольно быстро освоить древние тексты.
Три года читал Иов молитвы и служил усердно. Правда, с согласия епископа Харлампия и по воле экскурсоводов в этот храм часто приводили туристов – и то не к службе, и тянулись их толпы целыми днями. Заходили, когда им вздумается. Посмотрят на иконы и старинные росписи, поставят свечи, помолятся и уже фотоаппаратами и телефонами щелкают, да не церковь фотографируют, а себя в ней. Толку от них мало, разве что свечи да иконы покупают, но и ходили они шумно, мешая. Церковь Рождества Богородицы хоть и занимала весь первый этаж, а придел ее был небольшой. В старом Иерусалиме, в двух шагах от храма Гроба Господня, все помещения стесненные, каждый метр на вес золота, но служение тут почетнее всех честей.
Иов это осознавал и вначале гордился своей долей. И все же до сего дня не понимал он свою миссию, не видел, что должен делать, дабы стать на благословенную стезю. Не мог уразуметь, о чем проповедовать, и все мысли его были лишь об этом.
Сей вопрос его беспокоил более всего. Стараясь найти ответ, Иов брал старые книги, читал, но ничего нового для себя в этих книгах не находил. Он пытался применить свой научный опыт, анализируя учения, систематизируя взгляды и мнения, моделировал, думал, размышлял, но все, что приходило в голову, не приносило ему ни удовлетворения, ни ответа на вопрос о его дальнейшей цели. Ни одна идея даже близко не подводила к какому-либо плану хоть мало-мальски важной и интересной проповеди, и он не видел, не понимал свой смысл. Ему казалось, что он не сможет оправдать возложенных на него надежд митрополита, и, добросовестно исполняя обязанности монаха, в искренних молитвах обращался к Богу с просьбой наставить его на путь истинный и дать понимание своего предначертания, а нет – так указать ему на никчемность.
