Михаил Петрович Погодин и его забытое произведение
Имя М.П. Погодина в наше время известно, в основном, специалистам-историкам. Отчасти это произошло по причине «неудобства» и даже «неприличности» в глазах советских историографов фигуры Погодина – консерватора, приверженца «уваровской триады» (Самодержавие, Православие, Народность), в действительности же – оригинального исследователя, публициста и мыслителя, претендовавшего на собственную нишу в культуре, науке и общественных взглядах и не примыкавшего ни к одному политическому лагерю. Еще одной причиной забвения стало то, что главным делом своей жизни сам Михаил Петрович считал исторические исследования, а в этом его затмили младшие современники и потомки… Но если о самом Погодине еще порой вспоминают, берутся изучать его биографию и даже переиздают его труды по истории, то та книга, которую вы держите в руках, предана забвению даже в среде специалистов. Более того, у читающего работы, посвященные разнообразному, многогранному творчеству М.П. Погодина, создается впечатление, что такой книги, как «Простая речь о мудреных вещах», вообще никогда не существовало.
Среди многочисленных трудов выдающегося историка, публициста и общественного деятеля «Простая речь…» как будто и в самом деле стоит особняком. Но это только на первый взгляд, лишь потому, что произведение уникально для своего времени. Между всем творчеством М.П. Погодина и этой книгой существует неявная, но очень прочная связь. В определенном смысле книгу можно назвать итоговой для всей многолетней и разносторонней деятельности ученого.
М.П. Погодин во всех родах деятельности – а ему было свойственно увлекаться многим (историей, литературным творчеством, публицистикой, коллекционированием и т. д.) и даже «разбрасываться» – стремился занять особую нишу. Он стал своеобразным центром, даже символом развития научной и общественной жизни своего времени. В немалой степени этому способствовала долгая жизнь историка и огромный круг его знакомств. В принципе, широким кругом общения отличалось значительное число современников Погодина. Но у него бывали не просто многие выдающиеся деятели XIX столетия – у него бывали почти все. Именно это позволило биографу ученого К.Н. Бестужеву-Рюмину утверждать, что ни один человек более чем Погодин не был связан «с движением мысли всего русского общества, а не отдельной его части». В этом некоторые исследователи видят причины ожесточенной критики взглядов и сочинений Погодина со всех сторон – и слева, и справа, и со стороны верхов, в частности, правительства, и из среды, стоявшей ниже по научной и общественной лестнице.
Сам Михаил Петрович был достаточно близок к славянофильским взглядам, но никогда не входил в их лагерь, да и славянофилы не признавали его полностью «своим». Поверхностно и неразумно было бы видеть причину такого отношения лишь в признании Погодиным ценности для России петровских реформ. Воззрения ученого, его отношение к жизни и к истории объяснялись попыткой более глубокого, нежели узкий общественно-политический взгляд западников или славянофилов, проникновения в самую толщу, в самый смысл событий.
«Кто же более сверху смотрит, как не историк, – говорил Погодин. – Только именно историк и может смотреть на события сверху, потому что он знает прошедшее и по этому прошедшему может предсказать и будущее…» И этот «взгляд сверху» не ограничивался для Михаила Петровича созерцанием только событий и людей в потоке времени, хотя историю он ставил здесь во главу угла. По свидетельству современников, эта область человеческого знания вызывала в Погодине благоговение, едва ли не граничащее с религиозным. Задумываясь над тем, «что есть История и чего в ней искать можно и должно», ученый был вынужден признать невозможность для людского разума полностью понять, постигнуть, рационализировать ее главное таинство. Приходилось призывать на помощь интуицию, которая, кстати, была у нем прекрасно развита. История, по его мнению, сплетается из сопряжений законов необходимости с законами свободы с непременным присутствием некоего иррационального и Предвечного Начала. Божественную природу этого Начала Погодин осознавал весьма отчетливо. Историк считал, что именно оно делает Историю никогда не познаваемой полностью, до конца. Судя по всему, так ученый смотрел и на науку в целом. Но, несмотря на ясное видение ограниченности человеческого разума, Михаил Петрович старательно, пытливо, жадно стремился постичь глубинную суть и полноту взаимосвязей – к какому бы роду знания или отрасли жизни ни обращался.
Слова Погодина, открывающие «Простую речь о мудреных вещах», с равной справедливостью могут быть отнесены как к гуманитарным, так и к естественным наукам: «Всякое действие имеет свою причину. Творение заставляет предполагать Творца, Бога. Влечением к злу доказывается грехопадение. Видимая, непостижимая премудрость заставляет предполагать Премудрость невидимую, еще высшую. <…> Для наших вопросов, здесь неразрешимых, должны непременно получиться где-нибудь ответы». Ученый искал общего в различных науках, ориентировался на цельность и всеохватность человеческого знания, которое, как он полагал, проистекает из единства Творца, сотворившего мир.
Подобные мысли, на первый взгляд простые и даже банальные, прозвучали в духовно тяжелое для России время. После чудовищных гонений, воздвигнутых в нашей стране на Православие в XX в., нам едва ли легко поверить, что век XIX, в котором оно было официальной религий, был с духовной точки зрения также далеко не безоблачен. Расхожее мнение обывателя состоит в том, что 150–200 лет тому назад (т. е. во времена, когда жил М.П. Погодин) все люди были верующими и церковными. К сожалению, это тяжкое заблуждение. Именно в позапрошлом столетии были посеяны и взошли те ядовитые ростки неверия, религиозного оскудения и массового отпадения от Бога, итогом которых стала Вторая Русская Смута 1917–1922 гг., не преодоленная, по мнению многих, до сих пор. Именно в XIX в., на фоне формализации, «высушивания», растущего равнодушия к Православной вере, на фоне подмены ее отношением официальным, «для галочки» среди русской интеллигенции, особенно молодежи, начали распространяться идеи, ранее совершено чуждые русскому духу. Образованное общество не знало и не хотело узнавать Православия, и имело о нем самые поверхностные представления. Церковно-славянский язык для подавляющего большинства представителей интеллигенции был чужд и непонятен. Остается лишь удивляться, почему грамотные, эрудированные люди, представители умственного (!) труда, легко и охотно выучивавшие не по одному иностранному языку, не давали себе труда хотя бы в общих чертах ознакомиться и научиться понимать язык, лежащий в основе их собственной, родной культуры!
