Так же сильно, как и в физическом мире, сайфер (круг) находится в мире звуков. Когда опытных би-боев спрашивают об их первых воспоминаниях, связанных с хип-хопом, они почти всегда выделяют далёкое эхо ломаного ритма в качестве одного из самых важных элементов всего пути[1].
Joseph G. Schloss., из книги «Foundation: B-boys, B-girls and Hip-Hop Culture in New-York»
Вокруг него толпится множество людей. Он чувствует себя словно в западне. Толпа зажимает его в тиски, и несколько мучительно долгих секунд он не может пошевелиться. Ужас. Отнятая свобода движения – отсутствие спасительного глотка воздуха – и невозможность обратиться к этим людям. Да и зачем?
Может, для того, чтобы им помочь. Или, наоборот, получить помощь. Просто поговорить. Найти друга, найти семью, найти любовь. Найти себя. Потерять себя. Вернуть себя.
Это невозможно.
Металлический зев чудовища проглатывает его. Остается лишь скрыться, развоплотиться в чудовищных недрах, стать никем и ничем, биомусором, нелепой маской, размалёванной куклой, пустым мешком из кожи и костей, немым манекеном с маркировкой «Дмитрий Волчков».
Он прикладывает к сканеру магнитную карту. На экране турникета загораются зеленые цифры оставшихся поездок. Потолкавшись немного в проходе, он идет к эскалатору. Идеально чистые, блестящие чёрные кроссовки с белой прослойкой подошвы и логотипом-галочкой встают на ступень металлической ленты.
Слева и справа от него сразу же возникает бесконечный биоконвейер. Мужчины и женщины. Дети и взрослые. Молодые и старые. Блондины и блондинки, брюнеты и брюнетки, рыжие. С вьющимися волосами, с прямыми волосами, без волос. В чёрных куртках, в белых куртках, в зелёных куртках. С зонтами в руках, с зонтами в ногах, с зонтами в сумках. С улыбкой, с бутылкой, с посылкой. Задумчивые, весёлые, пьяные. Всякие.
От девушки рядом с ним приятно пахнет духами последней осенней коллекции. Ловко придерживая сумочку на сгибе локтя, она печатает своей подруге «уже поднимаюсь» и слегка улыбается. Через несколько ступенек от неё серьёзный человек в кожаном пальто и широкополой шляпе читает «Постороннего» Камю. По соседнему эскалатору неторопливо идёт флегматичный рослый мужчина. Молодой армянин, который спускается следом, поневоле сбавляет ход, с раздражённой улыбкой глядя мужчине в затылок.
Обычная сентябрьская пятница, обычная станция метро. Необычный город, Санкт-Петербург.
Дима всматривается в бесконечный калейдоскоп лиц, по привычке пытаясь найти в нём одно, знакомое и особенное. Её лицо.
Её тёмно-каштановые глаза со звёздочкой-искоркой в глубине. Её шёлковые волосы, её улыбку, её руки, её, её, её… стоп-стоп-стоп. Её лица здесь нет и быть не может.
Дима переводит взгляд на спину человека, стоящего перед ним на эскалаторе. Точнее, на белый рюкзак с затейливым рисунком из разноцветных прямоугольников. В них смутно угадывается что-то знакомое…
Фруктовое мороженое в холодильнике со льдом, лето 1995 года, пляж. Морские волны лениво треплют песчаный берег. Смех, жара, солнце. Ему три года, и, кажется, он счастлив.
– Димочка, хочешь фруктового льда?
– Хотю.
Высокая красивая женщина в изящной соломенной панамке и синем платье улыбается темноволосому, востроглазому мальчику. Она достаёт кошелёк, отсчитывает купюры и протягивает их продавцу. Он что-то шутит, мама улыбается. Но Дима замечает, что её улыбка уже другая, совсем не похожая на ту, которой она улыбалась ему секунду назад. Эта – для чужих. Слабая, чуть-чуть беззащитная.
Они садятся на скамейку, и мама протягивает ему фруктовый лёд на палочке. Дима начинает с энтузиазмом его глодать – и сразу же больно ударяется зубами об твёрдое лакомство. Мама сочувственно смеётся.
– Подожди чуть-чуть, пока подтает.
Но он не может ждать и жадно вгрызается в лёд, неуклюже проведя им по щекам и носу.
– Ты замазался, сынок. – Мама ловким движением фокусника материализует в руках салфетку и, наклонившись к нему, вытирает его сияющее личико.
– Вкусно?
– Ага!
– А у меня для тебя подарок.
Из сумочки появляется тёмно-синий волчок. Мама кладёт его на асфальт и – РАЗ! – раскручивает. Дима заворожённо следит за его цикличным движением…
– Нравится? – Сияющие от счастья глаза служат ей ответом. – С днём рожденья, сынок!
А с моря дует свежий ветер, и мамины волосы развеваются в лучах яркого солнца. Одна из прядей легонько щекочет мальчику нос, играясь, словно небольшая весёлая собачонка. И Дима смеётся по-детски беспечно, а во рту ещё приятно немеет нёбо, и в руке зажато мороженое – бесценное сокровище, на которое он бы не променял всё богатство мира.
У его ног вращается волчок, а вокруг – целая Вселенная.
Около выхода с пляжа их ждёт папа. Он немного раздражён, ведь они опаздывают, а на сегодня запланирована куча дел: экскурсия по катакомбам, на которой будет жуть как скучно, но, может, и капельку интересно, затем они хотели перекусить где-нибудь в укромном месте… но это будет уже потом… то есть это было потом. Было…
Stop! Стоп!
Acceleration. Ускорение темпа.
Дима смотрит на цепочку людей, едущих по соседнему эскалатору. Неопрятная женщина лет сорока пытается наскоро перевязать свой шарф.
И снова эти цвета: белый, светло-коричневый, чёрный. Три тонкие красные полосы сбоку.
Он видел этот шаблон миллион раз. Он видел его в виде шарфа, в виде пледа, в виде рубашки, в виде пальто. Он видел его на термосе, на покрывале, на платке. Как-то раз он даже видел кресла и диваны, обтянутые этим обезображивающим клетчатым рисунком. Этот узор преследовал его.
Он идёт в школу. Осенние листья падают, падают, падают на асфальт. Ветер подбирает их и несёт к последнему приюту. Слабый дождь лениво постукивает по асфальту. Лёгкая дымка обволакивает опавшую крону, стелется меж изогнутых силуэтов осин и клёнов, оседает на запотевших окнах трамвая. Дима, словно в полусне, чертит на мутном стекле своё имя.
Acceleration. Ускорение темпа.
Школьный коридор. Шестой класс. Он, как обычно, забился в дальний уголок и читает учебник по русскому языку. Сегодня они будут писать контрольную, а потом на уроке литературы ему придётся рассказывать наизусть стихотворение «Зимняя дорога» Пушкина. Но ведь он не может говорить.
