Добро пожаловать в тюремный мир, мой любознательный читатель. Если вы держите эту книгу в руках, значит, вы хотите выйти за грани своего обитания, и на время погрузиться в другую атмосферу жизни. В этой исповеди я описываю все жизненные этапы, которые мне пришлось пройти по арестантскому пути. Меня зовут Антон Гайдук, родом я из небольшого города Конотоп, Сумской области, что на Украине. Моё детство было наполнено яркими событиями криминального мира. Мы росли в 90-е годы, на окраине жизни, где каждый выживал, как мог. Вот и я увлеченный блатной романтикой, вступил на криминальный путь, начиная с самого раннего детства. Мне необходимо было очень быстро взрослеть и развиваться не по годам, чтобы выживать среди уличных волков. В шестом классе я попал в школу интернат, где часто приходилось бороться за лидерство, а значит за лучшие условия жизни. По окончанию девяти классов, я почувствовал себя сильным и свободным, и по этому, меня еще больше засасывало в преступный круговорот. Распутные девушки, алкоголь, и жажда красиво жить, как и стоило того ожидать привели меня к казенному дому. Так я впервые в семнадцать лет переступил порог тюремной камеры. За свой небольшой срок я смог увидеть множество тюрем, три лагеря, малолетку, общий и строгий режим, карцера, ШИЗО, ПКТ, четыре месяца просидел в одиночной камере.
Книга посвящается моей маме Бурым Неле Анатольевне, которой так и не суждено было дождаться моего возвращения. Она с любовью сохранила все мои письма и фотографии, благодаря которым и была написана данная книга!
«КПЗ»
06.07.07. Заходя в кабинет следователя, на очередной допрос, я увидел плачущую маму, в глазах ее был зверский ужас, и страх. Подходя к ней, я уже догадался, почему она в таком состоянии.
– Тебя посадят! – прошептала она, и тихо беспомощно заплакала…
Ко мне подошел милиционер, он приказал мне взять руки за спину, что я и сделал, после чего он одел мне наручники на запястье. На том момент еще не было четкого осознания всего происходящего со мной, и поэтому ощущение страха у меня отсутствовало. В душе было полное безразличие, и только легкое волнение, учащало сердцебиение. Да и к тому же я уже морально был подготовлен к арестантской жизни, имея поверхностное представление о тюремной жизни, из того что мне поведали мои многочисленные друзья уже имевшие отсидку.
Мы подошли к серой железной калитке «КПЗ» (камера предварительного заключения), мой сопровождающий нажал на звонок, раздался жуткий звон. Мрачная погода дополнила картину заключенного дня. Дико залаяли сторожевые псы, раздались шаги и кто-то выглянул через глазок, он командирским голосом спросил:
– Кто здесь?
– Принимайте задержанного.
Распахнулась калитка, и мы вошли в ИВС «КПЗ». Раскатился гром, я поднял глаза к небу, сверкнула молния, и во мраке очертила решетку над моей головой. Справа от меня стоял «воронок» (Автомобиль для перевозки подозреваемых и обвиняемых). Проследовав дальше, мы зашли в помещение «КПЗ» и поднялись на второй этаж, где и находились камеры для заключенных.
Обстановка для меня была уже знакома, так как я уже бывал там на очной ставке со своим подельником. Прямо напротив входа, находился кабинет начальника. Первая комната с лева была предназначена под кабинет врача. Далее по «продолу» (коридору) находилась решетка с «брамой» (дверью), за которой и находились «хаты» (камеры для заключенных). Прямо на «продоле», меня принялись «шмонать» (обыскивать) двое «ментов», процесс довольно таки не приятный, сначала раздеваешься догола, а потом просят присесть три раза, вдруг между ягодицами ты что-то спрятал. После того как я оделся, меня повели в камеру под номером десять. Градусов на тридцать отворилась брама, и я вошел в «хату». Я оказался в полу мрачном помещении, освещение было очень тусклым. Над дверью находилась лампочка где-то ват на 60, которая была спрятана за плотной железной пластиной, в ней было много маленьких просверленных дырочек, сквозь которые и пробивался свет. На окне была такая же решетка на жаргоне называемая «муравейник».
За ней находилось несколько решеток, сваренных из арматуры. После решетки стояло окно, в котором была открыта форточка градусов на тридцать, сквозь щель которой ели-ели виднелось июльское небо. С права стоял маленький «общак» (стол), заваленный различными продуктами. В камере стояла не выносимая духота. Войдя в камеру, я ощутил как исчезло волнение после того как я увидел своего одноклассника «Краву». С Андрюхой мы учились еще с седьмого класса, после девятого класса вместе поступили в ПТУ, в одну группу. Он лежал на наре, которая была прикреплена к деревянной «Сцене». («Сценой» в ИВС называли деревянный или бетонный подъем, высотой полметра, раньше на ней спали арестанты.)
Слева от него, на второй наре лежал мужик лет сорока пяти, пятидесяти, рядом возле него седел мужик такого же возраста, и чинил маленький кипятильник. Нары били одно ярусные. В камере их было только две и поэтому в некоторых «хатах» спать приходилось по очереди. Справа от меня находилась «дючка» (туалет). Она почти ни чем не прикрываемая, кроме невысокой стеночки спереди. Сам унитаз назывался «Крокодил», из-за того что при сливании воды, он издавал противный рев. На вид он советского образца, которые распространены были в общественных туалетах времен СССР.
Зрелище очень неприятное, но человеческий инстинкт к выживанию, заставляет людей приспосабливаться к любым условиям. Стены камеры были ровными, побеленными, и только в некоторых местах исцарапаны. Такой общий вид «хаты» в которую меня закрыли. Увидав меня, «Крава» радостно подорвался со своей нары и позвал меня к себе. Мужики, как будто бы не замечая меня, принялись заваривать «чифирь». «Чифирь» это очень крепкий чай, на вкус горький, у тех кто пробовал его впервые он мог вызывать тошноту. Готовиться он в основном из грузинского чая. Пить «чифирь» в тюрьме, это традиция в которой заложен особый смысл. «Чиф» пьют, когда встречают новых людей в камере, когда провожают на этап, и на всех торжественных событиях. Чашка, из которой его пьют, называется «малышка», а литровая кружка именуется как «тромбон». «Чифирь» бодрит и держит разум в трезвом сознании. Я поднялся на сцену и подсел к нему. Мы пожали друг другу руку, но остальным я руки не жал, потому как мне ранние уже говорили о том, что в тюрьме избегают рукопожатий. Он спросил, за что меня закрыли, на что я ему ответил, с особой гордостью.