Не комментируя французский ваш язык,
Что явно полоскался где-то в луже,
Я подавляю в своём горле крик:
«Плевать, лишь не было бы хуже».
Проснулся.
Заснул в пятнадцать. Проснулся в сорок. Закурил. Сознание возвращалось постепенно. С каждой затяжкой понимал, что кто-то исчез, а кто-то появился. Общая сумма не изменилась. Что-то улетело. Что-то вернулось. В общем, всё также. Телевизор стал плоским. Но пропал интерес. Телефон теперь в кармане, но никто не звонит. Ходил в школу. Теперь на работу. По-прежнему неинтересно. Мать жива. Друг тот же. Письма пишут. Доходят быстрее, но их не читают, просматривают. Информации больше, знаний меньше. В холодильник надо что-то класть. Иначе он недовольно ворчит. Трещины на асфальте в тех же местах, но стали глубже. Деревья выросли, но склонились. Высота та же. Религия не изменилась, но свечи теперь по твёрдой цене. В метро больше веток, но ехать никуда не хочется. Ночь приходит вовремя, утро опаздывает. Тело постарело, но, кажется, так и не смогло повзрослеть.
Вышел из зоны комфорта.
Все кричат: «Выходи, выходи из зоны комфорта …». Не послушал. Зашёл.
Я больше не сажусь на первый ряд,
Не рвусь вперёд, толкая ближних в спины.
Там блеск чуть лучше виден гильотины,
И равнодушных палачей отряд.
Я больше не стремлюсь казаться первым,
Казаться лучше тех, кто есть вокруг,
Нет смысла выделяться среди слуг,
Свои на тряпки разрывая нервы.
Я больше не врываюсь с боем в споры,
Мне не нужна чужая высота,
Бессмысленная эта суета,
И с плесенью без света коридоры.
3. Один.
– Лейкин, что ты смотришь на меня, как на идиотку?
Руководитель, проводивший собрание, был раздражён. Лейкин находился в привычном для себя состоянии «не успел протрезветь после вчерашнего». Все казались ему тупыми, бездарными и незначительными. Себя он ощущал выше, умнее, сообразительнее. В голове плескались продукты распада жидкости, которой вчера было выпито неприлично много. Начинало подташнивать. Собрание затянулось. Хотелось перемотать время на конец рабочего дня. Тогда можно пойти и …
Но должность Лейкина предполагала ненормированный рабочий день. Так что было не очень понятно, куда перематывать. Может быть, сразу в ночь.
Непонятное чувство тревожности пульсировало где-то в области груди и живота. Хотелось курить и бежать. Куда угодно. Только отсюда. Мысленно Лейкин ответил: «Да вы и есть все идиоты, как ещё на вас смотреть?». А так – просто улыбнулся, ничего не сказав.
Через пару месяцев количество идиотов вокруг Лейкина значительно уменьшится. Точнее, останется один … в зеркале.
Время.
Время ускорилось. Пришёл на работу. Включил компьютер. Уже пора выключать. Поужинал. Утро. Проснулся. Пора спать. Сон незаметен. День испаряется, как моросящий дождь в жаркий, солнечный день. Остаётся только недоумение. Сорок лет пролетели, мелькнув, искрой сигареты за окном. Что дальше?
К директору.
Лейкина вызвали к директору школы. Настроение испортилось.
Последний раз к директору его вызвали двадцать шесть лет назад. Тогда они с Сериком и Кроликом курили в туалете. Ворвалась учитель алгебры. Ростом она была примерно с гнома. И как-то у неё так получалось, что кончик носа был всегда испачкан мелом, что ещё больше делало её похожей на сказочного персонажа. Она боялась тогда увидеть кого-то справляющим естественную нужду, поэтому влетела с закрытыми глазами и смогла идентифицировать нас исключительно по голосам.
– Ребят, ну не курите в туалете. Туда и младшие классы ходят. Курите на улице, что вам выйти сложно … – сказал нам тогда директор и попрощался.
Сейчас Лейкину сорок два и вызывают его, конечно, не из-за того, что он где-то не там покурил. Сын Лейкина, учась в девятом классе, решил, что учёба, сама по себе, является необязательным процессом, а посещение школы необходимо лишь для приобретения социальных навыков.
В кабинете сидели четыре человека. Директор с выражением лица, транслирующего, что эта должность временная, что, скорее всего, пройдёт пару дней, и назначат министром. Заместитель, выражение лица которого не выражало ничего, что могло хотя бы намекнуть на наличие интеллекта. Какая-то женщина неопределённого возраста с отсутствующим взглядом. И вся в напряжении классный руководитель.
– Ну что, Милк, как ты видишь своё будущее в школе? – спросила директор с интонацией банкомата, пересчитывающего выдачу купюр.
Этот вопрос напомнил Лейкину многочисленные собеседования, на которых кадровики с важным видом спрашивали, кем вы себя видите в нашей компании через пять лет. Кем, кем … владельцем, конечно.
Милк сжался, побледнел и, закрыв рот руками, пробубнил очень тихо: «Я не знаю».
– У меня встречный вопрос к вам – сказал, сдерживая гнев Лейкин – как вы видите решение этой проблемы?
Диалог продолжался минут тридцать. Каждая из сторон диалога пыталась перевалить ответственность за плохие оценки Милка друг на друга.
Встреча с директором стала напоминать переговоры, где у каждого свои интересы, каждый хочет потратить меньше, а получить больше.
И тут слово взял заместитель:
– Как вы контролируете выполнение домашнего задания учеником и то, что он не списывает его из интернета? – спросил он с многозначительностью носорога.
– Молча – ответил Лейкин – но проверить списал он или нет, я не могу. Я – не педагог и всё что могу сделать – это, например, посмотреть на математические символы в тетради и похвалить его, так как ничего в этом не понимаю.
– Я педагог – воскликнул он – но я с ним не живу и не могу понять, что ученик какую-то информацию не усвоил и что-то не понимает.
– Серьёзно??? – удивлению Лейкина не было предела – а я юрист, и, анализируя договор или процессуальный документ, могу сразу понять, где и что с ним не так, что скачано из интернета, а что написано профессионалом. И вы, как педагог, работая с учеником пять дней в неделю, видя его почти каждый день, задавая ему вопросы и получая ответы, ставя оценки … Как вы можете не понимать, какие темы он упустил, что он не понимает?
