Темный камуфляж странно смотрелся на фоне ярко-желтого суглинка.
– Это не маскировка, это – демонстрация присутствия. Чтобы пассажиры не беспокоились, – подумал Пьер, – мол, все у нас под контролем…
ТУ-154 натужно ревел, снижаясь, а темно-зеленые солдатики на земле лениво вращали турели с зенитными пулеметами. Вчерашний студент лихорадочно перебирал в памяти сведения о ЗУРСах и ПЗРК, полученные на военной кафедре. Потенциальному стрелку спрятаться было негде – значит, не собьют…
Шел понедельник 21 января 1985 года.
– Ни фига себе, неделька начинается! – Пьер вспомнил анекдот про мужика на эшафоте. Четыре месяца работы грузчиком в овощном на улице Дзержинского вдруг показались чем-то милым и патриархальным, как рождественская сказка.
– Мама родная, куда меня занесло… – подумалось вдруг.
* * *
Диплом об окончании филфака Университета имени А. А. Жданова был получен в июне. Не просто диплом, а «свободный диплом» – в 1984– м это означало отсутствие обязательного распределения на работу в школу (уф-ф-ф! ). А применительно к лицу мужского пола, получившего специальность «военный переводчик», – еще и возможную службу в «стране изучаемого языка». Миролюбивые щупальца советской родины дотягивались в те времена до самых горячих точек планеты: Анголы, Мозамбика, Афганистана, Никарагуа… Молодые ребята с относительным знанием иностранных языков, но, что самое главное, прекрасными анкетными данными (а ты поступи на филфак с другими…) были просто нарасхват. Каждый год улетали выпускники в неведомые края за новыми впечатлениями, тропическими болезнями и «длинным долларом». Так называемые «гробовые» тогда платили без задержки – где твердой валютой, а где по-простому – чеками Внешпосылторга, которые можно было по возвращении домой отоварить «под деревом, на котором все растет» – в спецмагазинах «Березка». Вернувшихся из-за дальних морей «нуворишек» называли заимствованным из «Поднятой целины» термином «двадцатипятитысячники», т. к. за год в горячей точке можно было заколотить неслыханные по тем временам деньги – 25 000 рублей. И это при средней зарплате на Родине в 170 (до налогов).
Ближайшее будущее Пьера представлялось восхитительным и романтичным. Родители знакомых девушек начали смотреть на него особым «родственным» взглядом, да и сами дочки вдруг стали как-то оперативно реагировать на приглашения в кино или в гости. Каждый вечер раздавались звонки от когда-то несостоявшихся дам сердца:
– Ты куда пропал?
Закончился бесконечный студенческий праздник души, начиналась взрослая жизнь – те, кто не успел, старались вскочить в уходящий поезд…
Оформлением своих питомцев в горячие хлебные точки Университет занимался сам. Здесь заполнялись бесчисленные анкеты, здесь же проходили ритуальные «собеседования» – группы очень серьезных мужчин и женщин, сидящих за длинным столом, задавали кандидату в «двадцатипятитысячники» каверзные вопросы, а между строк читалось единственное: «Не сбежит?»
И если первое собеседование на филфаке напоминало картину Репина «Пушкин на лицейском экзамене» (можно было даже заподозрить кого-нибудь из членов комиссии в сходстве с добрым старичком Державиным), то по мере продвижения к «главному фильтру» – собеседованию в здании Двенадцати коллегий, краски сгущались. Здесь атмосфера больше напоминала картину Орешникова «Ленин В. И. на экзамене в Петербургском университете» – хотелось опереться рукой на стул и горделиво закинуть голову с юношеской бородкой.
Первую заполненную Пьером анкету-автобиографию вернули через неделю:
– Вы что нам за отписку принесли? Где общественные нагрузки? В школу только учиться ходили?
Пришлось напрячь память.
«Все равно не проверят… – подумал Пьер и написал. – Во втором классе был командиром октябрятской звездочки…» Подумав, добавил: «… и озеленителем класса».
Злая тетка на факультетском собеседовании ухмыльнулась:
– Хорошо, что не осеменителем…
Наконец все анкеты были сданы, фильтры пройдены, назвали даже место будущей службы – «братская Никарагуа». Можно было расслабиться и спокойно ждать вызова в Москву.
В те времена все выезды в командировку за рубеж начинались в столице. Там вручали синий служебный загранпаспорт в обмен на внутренний краснокожий, там же сдавали на хранение партийный или комсомольский билет, оттуда и отбывали в дальние края. Единой компьютерной базы данных еще не существовало, и держать границу на замке было куда проще, лишь иногда приоткрывая маленькую калитку в Шереметьево. Вот и летали жители Владивостока в Японию через Москву (с пересадкой во Владивостоке), а ленинградцы, чтобы попасть в Хельсинки, вечером садились в фирменный поезд «Лев Толстой» на Ленинградском вокзале и, миновав утром родной Питер, катили дальше – в столь близкую и столь же труднодоступную Суоми.
Время шло – потихоньку разъезжались в жаркие страны однокурсники, вытащившие такой же счастливый билет, отгремели «отвальные», закончилось лето. Про Пьера как будто забыли – вызова все не было и не было. Почуяв неладное, стали реже звонить однокурсницы, а их родители уже без родственной теплоты строго спрашивали:
– Чем заниматься собираетесь, молодой человек?
Что-то было не так. Переводчики были нужны, каждый вечер в программе «Время» комментаторы в модных рубашках хаки с коротким рукавом на фоне танков Т-55 рассказывали как «народная сандинистская революция мужественно борется за светлое будущее благодаря братской поддержке СССР». Но телефон молчал…
Свободного времени становилось все больше. Студенческое братство потихоньку распадалось – одни уже проходили службу в Луанде или Мапуту, у других начался новый учебный год, только теперь в новом качестве – преподавателей, а Пьер по-прежнему не мог понять, какую часть общества он представляет. Просыпался как можно позже, чтобы день казался короче – все равно ничего не происходило. Когда позволяла переменчивая ленинградская погода, отправлялся бродить по набережным, и постоянно думал: «Где же я прокололся?»
Свои скелеты в шкафу были у каждого. Например, еврейские бабушки к последнему курсу выявились у подавляющего большинства одногруппников, несмотря на безупречные, как у коккер-спаниелей, родословные. Это пока никому не мешало – университетские особисты копали не глубже папы-мамы. Многие члены политбюро тоже, по слухам, были «с прожидью». Ходили по рукам запрещенные книжки, отпечатанные на плохой бумаге – Солженицын, Буковский, Шаламов. В белые ночи Пьер любил прогуливаться с приятелем Жорой, пересказывая ему «Остров сокровищ» (так на книжном рынке именовали для конспирации «Архипелаг ГУЛАГ» ). Но это было на втором-третьем курсе, да и не верилось как-то в Жорино предательство. Нет, тут что-то свежее – иначе и до собеседований дело не дошло бы.
