От автора (возможно, покойного)
Во имя Аллаха, милостивого, милосердного, Христос Воскрес. Лэхайм. (Это эпиграф)
Все имена, отчества, фамилии, адреса действующих лиц вымышлены, как и сами действующие лица, их адреса и действия, которые они действуют.
Может быть, это произведение вообще не написано, что, впрочем, не исключает его прочтения. Потому что иначе непонятно, что вы сейчас читаете.
Для шибко образованных поясняю: герой произведения Липскеров Михаил Федорович – архетип Липскеровых Михаилов Федоровичей, парадигма которого – амбивалентность. То есть он может и дать в морду, и получить по ней. Необыкновенно сложный в своей простоте герой.
В своей первой жизни, первые шестьдесят три года, я был центровым чуваком. Одну половину из них я прожил на Бульварном кольце, в его Петровской части, вторую – уже в двадцати метрах ЗА пределами кольца. Хотя если мерить шагами до Кремля, то, как говорила моя первая жена, за бутылкой водки я бы дополз до Кремля значительно быстрее. В народе улицу звали Мордоплюевкой, в миру – Остоженкой, бывшей Метростроевской, а при царе Николае Александровиче, безвинно убиенном для счастья трудового народа, обратно Остоженкой. Ныне Золотая миля. Где меня сегодня нет? На Большом Каретном. Точнее, на Золотой миле. Потому что рядовому русскому сценаристу мультипликации еврейской национальности не фига делать на Золотой миле. Точнее говоря, делать-то есть что. Жить. Но не на что. Поэтому меня выперли с почти Бульварного кольца за Третье. И скоро через меня пройдет Четвертое. На окраину района Соколиная Гора. В преддверии сгибшего Черкизовского рынка, принадлежавшего некоему чуваку по имени Тельман Исмаилов. Он бы, рынок, еще и пожил под моим боком, но этот некий чувак по имени Тельман Исмаилов с большим восточным размахом (двести кило белужьей икры, запрещенной к вылову и продаже в Российской Федерации) открыл на Туретчине многозвездный отель. (А какой же еще размах, как не восточный, может быть на Туретчине?) И лидер нации ему этого не простил. Потому что не хрена в разгар мирового кризиса гулять с бо́льшим размахом, чем лидер нации. К тому же этот некий чувак по имени Тельман Исмаилов гулял с мэром Москвы, а лидер нации – с президентом Америки. И им белужьей икры (запрещенной…) почти не досталось, потому что ее сожрали некий чувак по имени Тельман Исмаилов и мэр Москвы.
Но дело не в этом, а в том, как я оказался в таком захолустье. С 1972 года я проживал в коммуналке в доме № 11/17 по вышеупомянутой улице Остоженка (тогда еще Метростроевская) вместе с благоприобретенной женой Олей, нашим сыном Алешей, сыном Сезей, доставшимся мне вместе с женой Олей совершенно бесплатно, ее матерью, тоже Олей – но не Валентиновной, как моя Оля, а Николаевной. Чтобы я их не путал в нетрезвом состоянии. Еще с нами в квартире обитали Олина сестра Гуля, которую на самом деле звали Таней (а почему ее звали Гулей, я так и не понял), ну и ее муж Гена. Где-то году в восемьдесят пятом при помощи хитрых махинаций моей жены Гуля с Геной уехали в кооператив, а в ихнюю комнату прописали Сезю. Таким образом, в четырехкомнатной квартире осталась только моя семья. Но статус квартира носила по-прежнему коммунальной.
Один немец по имени Томас, которого я по неизвестным соображениям поил коньяком в кулинарии в доме № 13, услышав эту историю, вернулся в Германию весьма удрученным и больше в Россию не возвращался, хотя и работал в гэдээровском посольстве.
Квартира наша располагалась на втором этаже надстройки трехэтажного дома, возведенной в тридцатом году прошлого столетия. Зодчие, возводя эту надстройку, из троцкистских соображений подсоединили водопровод надстройки к канализации основного здания. Так что если я в надстройке принимал душ, то вода била в задницу Евы Яковлевны, пребывающей на унитазе в основном здании на третьем этаже. Было забавно.
Когда Советский Союз приказал долго жить (я и живу: приказ начальника – закон для подчиненного), дом признали аварийным и клятвенно пообещали вскорости переселить всех нас в новые дома в том же районе. А клялся сам мэр, который и тогда был мэром, но оказался клятвопреступником. Потом нам клялись другие люди. Из разных политических лагерей. Если мы за них проголосуем. Вот с тех пор я и не хожу на выборы.
Как и мои соседи с нижнего этажа. Они, как пообещали всех переселить поблизости, стали чрезвычайно плодиться для лишнего метража. И плодились как-то сразу целыми семьями, которые приезжали из Казахстана, куда были выселены из Поволжья во время войны, потому что были немцами. А когда пообещали всех переселить в районе проживания, они потянулись в наш дом для воссоединения семьи. Одна из немцев была замужем за русским человеком Пашкой, вывезшим ее из Казахстана в пятьдесят седьмом году, во время посещения целины со студенческим отрядом, по пьяному делу, чтобы прикрыть грех. И вот из-за этого целинного межнационального пистона в нижнюю квартиру вселилась вся ее немецкая родня числом шестнадцать штук. В надежде на московское жилье. Паспортист майор Кузичев шесть дней кирял с ними, пытаясь определить, кто кому есть кто. А когда через шесть дней кирять бросил, поняв бесперспективность затеи с определением родства, то все восемнадцать немцев оказались прописанными в нижнем этаже. Откуда появились семнадцатый и восемнадцатый, спросите вы. А очень просто. Один родился во время всеобщей пьянки. А второй – для большего метража – вернулся из Германии, со своей исторической родины, куда уехал из Казахстана. И фамилия его была Гимпельсон. Именно этот Гимпельсон, единственный из всей немецкой кодлы, и получил квартиру в районе проживания. До него в ней жил паспортист майор Кузичев, который уехал на историческую родину немца Гимпельсона в город Магдебург, где возглавил чеченскую преступную группировку. Мистическая страна Россия.
А мы стали ждать квартиру. В районе проживания. Точнее, не квартиру, а три. Моей жене Оле с нашим сыном Алешей и ее матерью, тоже Олей, но Николаевной, – трехкомнатную, бесплатному сыну Сезе – однокомнатную. И мне однокомнатную. Почему мне положена отдельная квартира, это отдельная песня. За десять лет до начала квартирной эпопеи мы с моей женой Олей случайно развелись из-за кратковременного несовершенства моего морального облика. А когда он опять стал совершенным, то она отказалась по второму заезду регистрировать сложившиеся между нами отношения, чтобы при возникновении квартирного вопроса я был отдельной семьей с претензией на отдельную квартиру. Так оно и получилось.
Раз в год в округе начиналось шевеление. Якобы вот-вот… якобы уже составляют списки… якобы надо успеть… якобы Папа Юра, владелец распивочной квартиры в соседнем доме, уже получил однушку на Первой Фрунзенской, и Седой с Каблуком уже успели ее обмыть… а его соседка баба Тося – тоже однушку, но на Второй Фрунзенской… якобы сам мэр, увидев наш дом, сказал, чтобы немедля тут же! И ему доложить. И тысячи других будирующих слухов, которые оказывались в разной степени ложными. Вообще в России составление списков – органическая составляющая бытия. Списки составляются на прием к врачу, за мукой, в собес, несовершеннолетних членов семьи, расстрельные, на покупку ковра, диван-кровати, на замену газовой колонки и т.д. и т.п. И в этот раз списки действительно составлялись, но санэпидемстанцией: мол, кто жалуется на клопов и тараканов. Таковых не оказалось. Не потому, что клопов и тараканов не было, а потому, что жаловаться на них бессмысленно. Так как клопы и тараканы в России – тоже органическая составляющая бытия. А Папа Юра переехал не на Первую Фрунзенскую, а на Песковское кладбище, где Седой с Каблуком и обмывали его могилу. Вот баба Тося и впрямь переехала на Вторую Фрунзенскую, но не забесплатно, а на свои кровно заработанные продажей водки во время антиалкогольного буйства. Да и то бо́льшую часть денег за квартиру заплатил директор ресторана «Арлекино», которого потом расстреляли из двух «калашей» невдалеке от дома после того, как он капитально отремонтировал свою квартиру. Из моего окна на пятом этаже видна лесенка в его домашний бассейн на шестом. А расстреляли его как раз Седой с Каблуком по производственной необходимости, а также в качестве мести за кончину Папы Юры от тромба в сонной артерии калибра 7,62 мм.
