Аллея Керн…
А в Петербурге в зиму
едва знаком, средь светской голытьбы
ощупал взглядом и промчался мимо —
курчавый дьявол, баловень судьбы.
Прошло шесть лет…
– Вы все такой же пылкий.
– Вы так же и красива, и строга.
– Вам надо быть серьезней.
– Чтобы в ссылке
мужьям придворным не дарить рога?
Аллея Керн…
– Пойдемте, Аня, к дому, —
и локоть сжал, рвя слов гнилую нить.
– А что так, Саша?
– Принесет знакомых – уж вечер.
Не дадут договорить.
И думают…
Она: «Мне здесь опасно
остаться долго… Пусть, скажу – больна.»
Он: «Боже, боже! как она прекрасна!
Да жаль, что генеральская жена.»
Вслух:
– Тетушка все сердится немного?
– Да, кружится в хозяйственном чаду.
– Две дочери, еще бы…
– Мне в дорогу…
– Не раньше, чем…
– Ах, Саша! я ж иду…
Конец аллеи – вот уж дом, ступени…
Что болтовня о тайнах звезд и лун:
– Мой бог! какие у тебя колени!
– Ах, встань! Какой же, право, ты шалун!
Едва взошли, как шаркает навстречу
Арина: – Ужинать? Прикажешь дать вина?
– Потом, поди… Мой бог! какие плечи!
– Но, Саша, не спеши, ведь не война…
– Мой ангел, очередность не в манере.
– А в чем?
– В избытке наших чувств и сил.
– Что ж прежде?
– Прежде нам служить Венере! —
шепнул и разом свечи загасил…
Аллея Керн…
Возвышенные звуки
пришли потом, когда он был один —
здесь губы жадные, блуждающие руки…
– Мой бог!..
Как мог дожить он до седин,
когда кругом так беспросветно скучно,
и что другим полет его, размах…
«Там, в 50, и тело непослушно,
а здесь такое тело – прямо ах!
Случится, что женюсь, заматерею
и, верно, успокоюсь как-нибудь:
дом, дети…»
– Саша, назовут аллею
когда-нибудь… – Мой бог! какая грудь!
«Хотя бы 37, никак не боле,
и славы не скопить на пьедестал…»
Аллея Керн…
«Тогда и с этой ролью
смирюсь…» И шепот медленно стихал.
Одежды – прочь! И в пропасть, и в паденье,
всегда, как будто в самый первый раз!..
Уже потом:
– Грешим ведь…
– Про запас —
сначала опыт, от него – творенье.
– А пишется?
– Когда я с музой дружен,
как вот сейчас, с лихвою.
– Не спугни.
Затем какой-то стол, какой-то ужин…
– Не будет нагоняя от родни?
– Нет, но пора.
– Я провожу.
– Приличней
одной.
– Ах, деревенский этикет…
– Молва не врет – ты вправду фантастичен!
– И о тебе узнает мир – не свет.
Коляска у крыльца.
– Прощай!
– Прекрасно
все было…
– Да. Но больше не балуй!
– Ты знаешь, Аня, обещать опасно…
– Ах, ты наглец…
Последний поцелуй.
И вот ушла. Но в лунном обрамленье
еще он долго контур различал.
Уже шепталось «Чудное мгновенье»,
где умолчал…
Ах, разве умолчал!
Вглядитесь – он опять живой и пылкий,
и блеск в глазах в ответ на милый смех,
вчитайтесь – снова встречи на развилках
и взгляд не сверху вниз, а снизу вверх.
Ах, разве умолчал! Опять свиданья,
речей нескромных тайный шепоток,
и руки! руки! (нет вам оправданья!),
и сердца бешеного спущенный поток!
И вновь взыграет страстью каждый мускул,
покуда не прошла еще пора,
и чувственность опять приняв за чувство,
пробьется плоть на кончике пера.
Аллея Керн…
один… в тоске… в неволе…
тебя за сладкий миг благодаря,
еще он будет корчиться от боли,
деля судьбу героев декабря.
