Александр Свиридов – вот мое имя на Небе, куда меня поселили. Это было давно и меня мне не Александр, а Алекс. Это имя Торгового Флота, в котором меня упоковечили, как самого преданного работника Советского Союза, коим я и являюсь до сих пор. Это преданная нация, и тем не менее, есть смысл в том, чтобы рассказать о нем иначе, чем те, что о нем смыслят все то, что о нем пишут в интернетах и в газете по имени Правда. Правды там нет и близко, чего бы там не было описано в статьях, хоть было интересно полистать.
И было на Небе то, что меня заинтересовало. Я однажды поднял свои очи к звездам и вечно бы мечтал, если бы на судно не взошел кок и не позвал меня ужинать. И так было всегда, когда он меня звал на ужин после того, как взобрался на борт. Это был и ужин и вечер на двоих, троих, а то иной раз и на пятерых, не считая меня. Это был малярщик (как мы его называли в шутку между собой, естественно, иначе бы он обиделся), и он был свят в своих глазах, когда он красил судно «за так», между тем, как просто покататься с нами на берег иного судна и просто побродить по свету.
Он назойлив, пишет себе статью в интернете и предлагает встать за штурвал самому коку. Ой, как его там, интернет… Тогда же интернета не было. Он просо писал статью домой, после того, как его отчислили из вуза за спешку и успеваемость, как ему говорили. На самом деле, он был политический, как он сказал однажды, после того, как я ему предложил покурить трубку, а он вежливо отказался и бросил ее в море, гад. «Покурил и бросил», сказал он мне, продолжив курить свой табак, свернутый в сигарету из табака и махорки. Вообще, это был грех, в точки зрения морского капитана морского пошиба, и вообще морского.
Он был гад во всех смыслах. Он выбросил трубку в море, причитая, что это не табак, и не махорка, а чертов гашиш, что подмешивали мне немного мои «капитаны», подчиненные мне и вполне сносно обходившиеся той самой махоркой, что приходилась мне братом, а не сестрой. Я бы подумал, что нет иного выхода, как бросить его в море, искать ту самую трубку, что он отправил к Нептуну… Но нет, он согласился искать трубку иного мира. Что он имел в виду я не знал, но он достал крошечную Библию, что держал в руке незаметно, пряча за карманом куртки.
И вот, что он зачитал: «Затем он сказал мне: «Сбылись! Я Альфа и Омега, начало и конец. Всякому, кто испытывает жажду, я дам испить из источника воды жизни даром». И он спросил: «точно ли ты следуешь тому, чтобы испить воду жизни даром?». Я спросил, «что ты имеешь в виду?» и он ответил примерно следующее:
– Я не знаю, что ты имеешь в виду, но это было пристойное начинание того, что называется «морским изучением библии». И это было правильно в глазах Бога и всего святого, что он сочинил.
Это был 1919 год, время забвения и ненависти. Царская Россия, и зло, творящееся в мире. Ненависть была во всем, и он воспользовался мною, чтобы войти в доверие к сестре, на которой он потом женился, потом проклиная меня всякий раз, когда вспоминал море, сидя на суше. А сидеть ему приходилось частенько, ибо ему хотелось служить по домам, чего раньше не позволялось, ибо в Царской России было принято ходить на богослужение, а не просто ходить по домам и требовать подчинения, как того желали большевики.
Да, их считали большевиками, как потом и царско – подданными. А то и нацистами, приверженцами Штатов и шпионами в одном лице, что было неправдой, однако часто пропагандировалось пропагандой Советского Союза. В других странах они считались Советско – подданными, что и не мудрено, так как они медленно печатали и быстро молились.
И такой связный лепет мы доносили до всего собрания, чтобы они ржали и смеялись всякий раз, когда нас называли Советско подданными в Царской России, немецко подданными в Польской Шляхте, и немного того в самой Германии, где нас уничтожали особенно усиленно. Итак, так кем нас тогда считали? Водителями самого Сатаны, как нас называли в Святом Советском Союзе, что было тщеславно и гордо, но мы не понимали, что было такого, чтоб везти самого Сатану в Ад, где он и был проклят.
Мы думали, в Откровении говорилось о мире, что нагрянет после него. Староцерковное выражение так шло к нему… «И так выглядело вульгарно в письме братьев, что его заменили на староцерковное совсем, судя по всему». (приметки Кариеномена IC).
Итак, Кариеномен был свят для меня, хотя я думал, что он тот еще Яхалафа, о котором вы узнаете чуть позже, и что нет иного имени, кроме меня, … кроме него, говорил Бог, и что нет иного творения, кроме как Иисус Христос, которое прославляет его имение и трудиться в его винограднике, как ленивый сын, который сперва отказался пойти служить своему Небесному Отцу, а потом согласился. И то, скрепя сердце и свершив ошибки, о которых до сих пор не знает. Это и впиться в молоко своей матери, причем прямо из груди. И это в девять то лет? «Так нельзя», подумали капитаны и подумали Библию, что это святая икона, и что смотреть надо осторожно на это порнографическое изображение, сидящее на престоле сосуда гнева Божьего и вяло посасывающего грудь своей матери! Это же в девять лет!!! Это ж по волосам видно! Ему б еще виски дали… И сигарету.
«Я, Бог Израиля, только смотрел на это и посматривал по сторонам, чтобы их шутку ненароком не напечатали в газете и не сделали достопримечательностью истории, как это бывало ранее со всему известными капитанами, вроде как с капитаном Бладом, о котором говорил Моторхеад в своем сердце: почитай его! Это великолепные книги!
И я смеялся, пока он нес бред про бесов, которые ему мешали думать и о том, что никогда не будет того, что будет описано в Библии снова, но уже новым переводчиком, и что с Новой Библией будет понятней то, что о ней говорится выше: она книга для святых, и что свят тот человек, кто выкинет его в море, не разбираюсь в том, что в ней написал тот пьяный священный человек, что писал Библию. Так говорили советские ученые, а не просто я….»
И так было всегда, когда он говорил со мной о книге, в которой я не понимал ни черта, хоть и почитывал ее ежечасно. И капитан Блад был намного круче Откровения, хоть там говорилось иначе…
– … Христос ему имя, – продолжил он разговор, хоть мне было интересно совсем другое, а именно то, что с ним случилось, что он заговорил об отчете Всевышним и что он такое себе на уме припрятал, и почему я должен быть в этом, как его, отчете…
И Малевича мы бы посмотрели дальше, но меня остановил и продолжил дальше свой неутомимый рассказ.
Мы плыли на моей паруснистой лодочке и я стал управлять ею, как заправский капитан своим гребанным судном.
