Итак, я остался один – жена где-то в общаге ДПА приютилась нелегально, сын у ее родителей. Распалась семья – бывшая дружная ячейка общества.
Причина? Любовь прошла….
Безусловно, любовь – это духовная субстанция, но брак и дорога к нему – это трудная и кропотливая работа: психологическая, моральная, эмоциональная. Почему-то, прежде чем поступить в институт, надо готовиться, сдавать экзамены….
Мы не готовились, не сдавали – познакомились, переспали, пошли и подали заявления в ЗАГС, ничтоже сумняшеся: либо нам повезет, либо набьем шишки, которые пригодятся. И в результате – вылетели из ВУЗа семейной жизни с первого курса. Теперь я один в большой комнате ИТР-вского общежития «Станкомаша», прохожу терапию – каково это: дорожить кем-то настолько, что утрата невыносима. Так одиноко, что луна за окном кажется милой подругой.
Обидно, досадно, и что же делать?
Успокоиться, поразмыслив, сделать работу над ошибками – почему не заладилось? Найти причины в себе, исправить и попробовать с другой избранницей основать прочный и счастливый союз. Только куда девать сына – забыть, вычеркнуть из своей жизни, отгородиться алиментами?
Нет, не сумею….
В этом мире так трудно отыскать любовь, найти человека, который придаст смысл твоему существованию, и сын мой, пожалуй, есть чистейший образец такой любви. Ребенок – это любовь, которую не нужно искать, которой ничего не надо доказывать, которую не нужно стремиться удержать. Она есть и будет всегда!
Но если он будет всегда в душе, то будет ли счастье в новой семье? И о каком прочном и счастливом союзе может идти речь, если этот крохотный человечек будет занимать место в моем сердце и жизни? Мало того, что мы с ним несчастны – несчастны будут еще две женщины: его мама и моя новая жена.
Есть другой вариант: ждать – ведь мы еще не разведены.
Когда один из двоих предает любовь, надо, чтобы другой продолжал хранить верность и веру. Несмотря ни на что. Если кто-то один ждет, то второму есть куда вернуться. А если и другой, из самолюбия, станет жечь за собой мосты, то уже не будет пути назад. Что напрягает? Уязвленное самолюбие. Что такое самолюбие? Дословно – любить себя. А надо любить вторую свою половину. Надо иметь души поболее – быть великодушным.
Нет, все верно. Живу непрерывным ожиданием. Потому что та, с кем было так хорошо, не может не вернуться. Ведь так, как она любила меня, она больше никого не сможет любить – не выйдет, не хватит сил. Просто она этого еще не понимает. Ей нужно совсем чуть-чуть на то, чтобы вспомнить меня – выскочить из такси, выбежать из дома, сорваться с вечеринки, убежать от друзей и… вернуться. Она же знает, что я ее жду – каждый день, каждый час, каждую минуту. Честно говоря, больше ничем и не занимаюсь.
Хотя….
Через дорогу от моего жилья в подвальном помещении индустриального техникума был небольшой спортивный зал. Днем здесь студенты занимались в секции тяжелой атлетики. Вечером приходили мужики, работники «Станкомаша», качались на снарядах, гремели блинами штанг, гантелями, гирями – растили бицепсы, трицепсы и прочие достоинства мужского тела. А я еще прятался от друзей и знакомых, желающих поддержать меня в тяжелый период, а заодно «раздавить» пузырек после работы.
Ковбои скачут – скрывайтесь индейцы!
С утра в цех, вечером в спортзал, в выходные к сыну – такой распорядок установил. Быт обустроил – в комнате чистота и флотский порядок. Одна засада – неожиданно для себя обнаружил, что совершенно не умею готовить: индюшка сама себя зажарит лучше. Причем тут индюшка? Так время такое – все по талонам. Придешь в магазин за колбасою, а тебе подарок из Аргентины – индейская курица в целлофане.
Однажды рискнул – сунул в кастрюлю, водой залил, поставил на медленный огонь и утопал в спортзал. Когда вернулся, приподнял крышку – мама дорогая! – лапша домашняя со всеми приправами. Наверное, в брюхе индейкином специи были. Додумались! Живут же люди – я прямо таки зауважал капиталистов.
Когда вахтерша общежития тайну раскрыла, снова разуважал. Соседки в кастрюлю мою заглянули – и ну хохотать! Из нутра большой курицы накипью всплыли потроха в целлофане. Нахохотавшись, стимурничали – сварили лапшу мне домашнюю из индейки, как того требуют правила кулинарии.
Я отмолчался – не благодарил и не ворчал за непрошенные вмешательства в холостяцкую жизнь, а когда было из чего готовить, выставлял в кастрюле или жаровне на плиту общей кухни, уходил в спортзал и возвращался к прекрасному ужину. Впрочем, соседки возмещали свои затраты на меня в семейных конфликтах со своими мужьями – вот, мол, мужчина-то настоящий: жена в бегах, а он не пьет и баб не таскает. Мне мужики возвращали упреками. Но я привык к ним и на работе.
Мой старший мастер Гена Шабуров, когда не в духе, всегда наезжает:
– Чему вас там, в институтах учат?
Сам-то он техникум заканчивал и выводил концепцию:
– Чего и не знали – все позабыли!
Даже собака знает, когда ее пнули, а когда запнулись. Ну а я, конечно, Геннадия уважая, избытком скромности не страдал:
– О, сколько нам работы чудной, готовит ум начальства скудный!
Гена только рукой махал:
– Хорошо иметь острый язык: никто не захочет, чтобы ему таким лизали задницу.
И добавил, бросив взгляд на второго сменного мастера (была пересменка):
– Я не понимаю, как с такими людьми делать план. Вы вообще инженеры?
Женька Перфильев (выпускник ЧПИ, АМ-факультета) раскладывал пасьянс в домино, приговаривая:
– Работа, работа – перейди на Федота, перейди на Якова, перейди на всякого. Зарплата, зарплата – приди от Кондрата, приди от Якова, приди от всякого…
Вместо приличествующей моменту озабоченности, он испытывал облегчение, граничащее с эйфорией, по поводу окончания смены. Первое правило Женьтяя – к черту все комплексы!
– Гамлетовский вопрос, – кивнул я Гене на пасьянс.
У того все признаки человека пережившего паршивый день.
– Не знаю, – ответил наш старший мастер, тужась придумать мне задание на ночную смену; махнул рукой. – Ладно, работай. Тебе, кстати, звонил какой-то друг из службы Главного Диспетчера – говорил, ночью заглянет в цех.
– Кто?
– Да какой-то знакомый – говорит, у него к тебе дело есть.
Меньше всего на свете мне хотелось точить лясы с институтскими знакомцами.
С Саней Акашиным познакомил нас Зязев. Я был в институте величина, а теперь он на заводе – заместитель Главного Диспетчера. Выглядел так же, как во время последней встречи, только теперь был в куртке и брючках белых.
