Глубокий ужас ада, или горний рай
Две ипостаси будущей не-жизни.
О, кто сказать посмел бы: «Выбирай!»,
Задолго до креста могильного и тризны
– Я выбираю рай! Вот этот, – Валентина остановилась посреди зала в окружении продавцов-консультантов.
Так, привычными словами, она назвала стайку мужчин и женщин, служителей бутика в самом центре Милана, в который пускали далеко не всех. Валентину Степановну, в которой за недолгие месяцы ее пребывания в объединенной Европе, а больше в удивительных путешествиях, где перед ней, и перед ее подругами в душе склоняли головы благородные рыцари и великие государи, выскочил встречать сам хозяин элитного заведения. Нюх у коммерсанта, властителя женских мечтаний, и друга многих знаменитых кутюрье, был не хуже, чем у моравского маламута. На деньги, конечно. И на готовность людей, прежде всего представительниц прекрасного пола, с легкостью расставаться с этими деньгами. У Кошкиной такая готовность была. А тут еще в душе визжали от нетерпения и притоптывали ножками пять красавиц. Особенно рьяно приплясывала Дуньязада. Наверное, чувствовала, что именно здесь, в этом раю женских мечтаний, она сможет, наконец, смыть остатки ужаса, привнесенного из девятого круга ада. Хозяин бутика – Пьеро (или – по версии Валентины – Петруша) каким-то сверхъестественным чутьем распознал и это общее нетерпение. Потому его многочисленные «подданные», в которых изумленный Кошкин с трудом различал женоподобных юношей от готовых на все барышень, бросились исполнять торжественный ритуал охмурения самых главных на свете людей, которых они ни за что не решились бы назвать скучным словом «покупатели».
Впрочем, самого Виктора Николаевича они к таким священным особам не отнесли; мигом определили ему место в этом «раю» – в самом уголке, за столиком, на котором тут же оказались и чайничек с чаем, и бокал с коньяком на донышке, и – самым первым – его верный ноутбук. Николаич чувствовал, что в душе Валентины уже пустил корешки росток нового путешествия. Теперь, после ужасов ада, которые пережили его подруги во главе с Валентиной Степановной, он совсем не страшился отпускать ее в неведомое. Тем более, что после подробного повествования супруги, он понял, что это именно ад и все его обитатели – вместе с самим Вельзевулом – вздохнули с облегчением, когда Ужас, именуемый неделимой шестеркой подруг, истаял на ледяном дне девятого круга.
О, женщина! Прекрасней и желанней нет!
О, женщина! Страшнее в гневе тоже нет!
И, если в путь ее ведет шальной каприз
Не смеет на пути вставать и сам иблис!
О судьбе несчастного Вергилия супруги почему-то не задумались. Валентина лишь махнула рукой (еще в отеле, в Финляндии): «Не в первый раз – выберется!». А потом принялась мучить Виктора Николаевича, заставляя составлять маршрут предновогоднего турне. Новый, две тысяча семнадцатый год, Валентина с Николаичем решили встретить дома, с соседями и Героем. До него, до праздника, оставалось всего десять дней, и Кошкина задала мужу вполне уместный вопрос: «А подарки? Да и я тоже… Не могу же я на праздник выйти к гостям в этом старье!». На ней, кстати, был миленький костюмчик от известного итальянского модельера. И это предопределило первый пункт их турне.
– А потом, после Италии, – диктовала она, подняв голову к потолку, к роскошной люстре президентского номера, – конечно же, Париж! Лондон… Нет, в Лондон не хочу, в Берлин тоже – там сейчас мрачно и серо.
– Вообще-то, – Николаич оторвался от ноутбука, в котором он следовал за мыслью супруги, – сейчас там рождественские ярмарки, маскарады, фейерверки.
– Шума тоже не хочу! – капризно поджала губки Валентина, и подруги с ней согласились, – праздник будет дома. Вот там все пусть ахнут! А пока…
А пока она торжественно – так могла шествовать эллинская царица, или русская княгиня – скрылась за тяжелой шелковой портьерой, где (как догадался Кошкин) скрывался центр этого мира моды – примерочная. Он медленно выцедил согретый ладонями коньяк и милостиво кивнул подскочившему юноше с подведенными глазками и губами.
– Главное – не пролей, – Николаич одобрительно почмокал губами – вторая порция «Хеннесси» (и как только догадались, сволочи?!) была не в пример больше первой.
Основательно отхлебнув привычного «волшебного» напитка, он открыл ноутбук, предполагая, что от увлекательного путешествия в виртуальный мир его оторвут не скоро. И действительно – он погрузился в него так основательно («Хеннесси» тоже помог), что его не насторожила установившаяся в зале пронзительная тишина. И только язвительное, и чуть угрожающее покашливание супруги заставило Кошкина оторвать глаза от экрана, а потом вскочить в изумлении. Потому что перед ним, на фоне растерянных и почтительных лиц служителей моды и торговли стояла не Валентина Степановна! Нет – сейчас перед потрясенным Виктором Николаевичем предстала во всем своем величии (и соответствующем одеянии) дочь царя Илиона Кассандра. В ее облике сейчас царила грусть и ожидание катастрофы – именно так смотрела вниз, под стены обреченной Трои, эллинская предсказательница, в душе которой метался сам Николаич, знавший и о судьбе города, и о том, что произойдет с самой Кассандрой в ближайшие часы; может быть, минуты.
Долго мгновенья тянулись в раздумьи
Броситься ль вниз, на копей островершья?
Или в пророческом клятом безумье
Ринуться в храм, где Афины защиты безбрежье?
– Какое безбрежье?! – Виктор Николаевич едва не бросился к ней, к прорицательнице, готовый снести с пути и столик с остатками коньяка, и (о женщины, на какие жертвы не пойдешь ради вас!) с ноутбуком.
Но навстречу уже несся довольный смех Валентины; в нем чуткий слух Николаича все таки распознал печальные нотки Кассандры, которой на несколько мгновений позволено было вернуться в реальный мир. В душе Валентины Степановны, хохотнувшей внутрь себя: «Ну как, понравилось?!», – между тем на минутку установилась тишина, а потом наружу едва не вырвался восторженный слитный крик четырех красавиц (Кассандра по-прежнему молчала в потрясении) и их крики: «И я! И я хочу!!!».
– Ну, что ж, – кивнула Кошкина, – пойдемте.
Теперь Виктор Николаевич не отвлекался ни на коньяк, ни на виртуальный мир. Он в нетерпении ждал очередного чуда. Переполнявшие его чувства невозможно было описать даже сотней слов; главными из них были то самое ожидание, и безмерная любовь к главному чуду на свете, имя которому было – Валюша. А еще была крошечная нотка грусти и разочарования. В эти минуты ожидания, которые тянулись утомительно медленно, он в очередной раз остро пожалел, что для него самого чудеса закончились; что он никогда больше не попадет в очередной удивительный мир прошлого… пусть даже в женском теле.
