Мой поезд мчался в преисподнюю, опоясанную бетонной стеной. Никто пока не ведал, что ад вот-вот ринется наружу и снесёт привычный мир. А я окажусь на пути злотворного потока.
…Ах, мама,
Какая драма!
Зашла в Овальный кабинет —
А там Обама, —
бойкие девичьи голоса вытащили меня из дурного сна. Там двое в резиновых фартуках распластали меня на столе. Плотный курчавый брюнет распиливал мой череп, а немолодой красавец-атлет с ослепительно белой шевелюрой командовал процессом.
– Готов? – спрашивал блондин. – Теперь осторожнее, мозг не задень. На, держи. Да аккуратней внедряй, аккуратнее. Закрывай и заклеивай. Волосы ему причеши. Всё, закончили.
– Белый, зачем? – спрашивал я блондина.
– Тебе знать не положено. Операция засекречена, гриф «АС», абсолютно сугубо, – и, уже брюнету. – Активируй.
В уши ворвался рёв и грохот – и я проснулся.
А наяву ещё гаже. Мы с дочкой угодили в огромную пещеру; из глубины выскочил чёрный хищник – за нами началась охота. Я рвал Катюшку за собой, но плотный, как вода, воздух туго пеленал ноги и руки.
Да ведь и это – сон…
Радио хрюкнуло и завершило прерванный шлягер:
…Зашла в Овальный кабинет —
А там Обама.
– Вы слушали хит сезона «Овальные страдания» в исполнении группы «Кузькина мать».
Поезд замедлял ход. Июльское утреннее солнце било прямо в окно.
– Граждане пассажиры, – чеканный голос вконец развеял дремоту. – Наш поезд находится в шлюзе. В Большую Зону мы прибываем через тридцать минут. Прослушайте правила поведения в Би Зед.
Радио замолчало, будто подыскивая нужные слова, и вновь ожило.
– Правило первое. Командированные на один день должны покинуть Большую Зону засветло. В противном случае Российская Федерация не отвечает за вашу жизнь и здоровье. Правило второе. Прочие прибывшие в Би Зед руководствуются понятиями Большой Зоны. Иначе ваша безопасность не гарантируется. Приготовьте вещи к досмотру.
Кто бы сказал – не поверил. Трёх часов не пройдёт – и я нарушу главные понятия Большой Зоны. А заодно и серьёзные статьи Уголовного кодекса.
Дверь открылась, в купе заглянула светленькая проводница с овальным бейджиком на высокой груди: «Наталья. 2.000».
Две тысячи – чего? Часов трудового стажа? Ладно, без интереса, сегодня же обратно.
– Распишитесь за ознакомление с правилами, – Наталья протянула журнал. – Прошу сдать гаджет.
– А линейка логарифмическая дозволяется?
– Пожалуйста, – улыбнулась. – И даже калькулятор не грех.
А девочка с юмором, на Катюшку похожа.
* * *
– Папуль, я не хочу, чтобы ты ехал туда.
– Всё будет хорошо, Катёнок. Там ведь тоже люди.
– Нет, преступники. И ещё говорят, оттуда не все возвращаются. Уедет человек – и пропал, никаких следов.
– Так бывает, но редко. Да я всего на день, даже очки не беру для близи.
– Опять ты со своими очками, папа. Ну кто их сейчас носит? Поставь, наконец, линзы.
– Мне так привычнее, доча.
– Пап, у меня предчувствие…
– Катюша, я вернусь, обязательно вернусь.
– Обещаешь?
– Век свободы не видать.
Двадцать тысяч нужны срочно, ей на хирургию. И два раза в год по пять штук – на поддержку, чтоб исключить рецидивы. Слава богу, тема в Би Зед подвернулась, на Материке такие деньги нынче не взять.
За окном проплывает глухая бетонная стена со свёрнутой спиралью колючкой.
* * *
На станции меня ждали.
– Добро пожаловать в каменный век, – похожий на колобка мужичок в синем комбинезоне протянул руку. – Пухлый.
– Александр…
– Хренушки. Будешь у нас Доцентом, на весь день. Так решили. Ну, пошли.
Он заглянул мне в глаза:
– Я, между прочим, тоже кандидат наук. А здесь по контракту, из пяти лет полгода осталось. Хочу продлить.
– На пять лет – добровольно?
– А что делать? Жена больная, детей трое. На Материке-то нынче не заработаешь. А нам каждый год полсотни надо.
– Пятьдесят штук? Рашенбаксов?
– Да я здесь больше имею, только расходы, туда-сюда.
Пухлый отстал и, снова нагнав меня, подкатился с другой стороны.
– Не сегодня-завтра и тут всё схлопнется. И что делать, ума не приложу. Смотри, Доцент, вот наши кормильцы. ЭР-заводы.
– Господи, ну и монстры. А почему трубы-то лиловые?
– Другой краски не было. Во-он «лисий хвост», видишь? Последний дымит, остальные уже на приколе.
– А что случилось?
– Доцент, а чего ты меня не называешь никак? Говори «ты», здесь так принято.
– Хорошо, Пухлый.
– Что стряслось, спрашиваешь? Китайцы свои редкие земли на рынок выбросили. Цены обрушились, наши заводы крякнули. Вон, один-одинёшенек в полную-то силу работает.
По обеим сторонам безлюдной улицы уныло тянулись бараки.ы
– Слушай, Доцент. Мы, учёные, должны держаться друг за друга. А эти, – он кивнул на бараки, – они чужие. Говорить наловчились складно, а по сути-то звери. Спиной к ним лучше не поворачиваться.
– А вообще здесь как?
– Херово.
– Ну хоть что-то хорошее имеется?
– Ага. Бабы.
– ?
– Их тут мало, да. Зато всё просто, никаких церемоний. Баба, она ведь тоже человек, ей и самой хочется. Так чего стесняться?
– В смысле? А вдруг ты ей не по душе?
– Тогда деньги: если много, то перевесят. Ты к нам надолго? А, ну да. Не поймёшь, не успеешь.
Мы забрали влево, в узкий серенький переулок; показался бетонный куб, совсем без окон и дверей, и снова мы очутились на пустынной улице.
– Пухлый, а что за слухи про командированных и контрактников?
– Слухи?
– Мол, исчезают люди.
– Очкуешь? – он засмеялся, обнажив гнилые зубы. – Не ссы, Доцент. Кто пропадает, сам же и виноват. Есть понятия, кровью писаные. Их держись – и живи себе на здоровье. Вот и пришли, это управа.
– Заводоуправление?
– Да, всех ЭР-заводов. Лаборатория здесь, и мой стол тоже. Ксиву покажи человеку. Сбор у нас через десять минут…
– Где можно ознакомиться с устройством вашего туалета?
– А, понял, ты шутишь. Дальняк за углом. Давай сумку-то, прихвачу.
– Да не, у меня там щётка зубная, то-сё, умыться с дороги…
– Ладно. К старшому подходи, третья дверь по коридору.
Удивительная вещь, но тогда у меня никаких мрачных предчувствий не возникло.
