Книга Валерия Владимировича Протасова «Река времени» относится к тому виду записных книжек и дневников, в которых главное – не события и факты, а их переживание и осмысление. Записки и дневники охватывают большой период жизни длиной более полувека, от «времени пробуждения» 1950-х г. г., с которым совпала юность автора, вплоть до середины второго десятилетия 21-го века. По сути, это история личности от юности до зрелости, своеобразный мемуарный роман в форме фрагментов «о времени и о себе». Эта книга размышлений для вдумчивого читателя.
«В Космосе существует огромная Река Времени»
Орис.
Реку времени не остановишь ни на Земле, ни выше. Она течёт и течёт, как и полагается реке. В неё нельзя войти дважды. Но как хочется. И иногда удаётся, и даже не дважды, а сколько захочешь.
Всякая душа интересна миру.
Всякая родственна другой душе.
Как бы ни был мал человек, он сознаёт себя частицей целого порядка, в котором ему отведено известное место.
Записные книжки и дневники как след целой жизни.
Одна просьба: не читать всё сразу. Нельзя разом пропустить через себя то, что накапливалось годами.
Говорить ли мне об оставленной за плечами юности так, как это сложилось в моих тогдашних записках, или судить прошлое строгим взором пожившего человека, для которого она прошла, забылась и создается заново в воспоминаниях? Нет, пусть скажет она сама, какою она была в те далёкие годы, когда мальчики моего поколения входили в жизнь. Записки расскажут о том, как воспринимали мир молодые люди более полувека назад. У каждого судьба сложилась по-разному, но было и что-то общее. Мы росли на правилах чести, на представлениях о дурном и хорошем. Каждый унёс в больший мир идеалы дворового рыцарства. Некоторые имели мужество сохранить их до седых волос. Воспоминания о детстве и отрочестве остались для многих из нас лучшим, что было в жизни. В юности мы учились слушать сердце человека.
А что происходило потом, разве менее интересно? Деревце росло, в каждом его кольце собраны следы солнца и переменчивых дней, радости и боли.
Дневники и записные книжки помогут прочитать историю жизни, в которой для читателя откроются и близкие, знакомые черты, и что-то новое, способное обогатить его сознание, озвучить музыку возможного, сбывшегося или несбывшегося.
Здесь собраны не случайные описания, а вспышки и сгустки пережитого, родившиеся в естественной языковой форме. На них отпечаток мгновения. Отсюда фрагментарная форма повествования.
«На заре туманной юности»
1957―1960 гг.
Как это случилось, что я стал понимать самые сложные вещи сразу и вдруг? Это было, как будто «отверзлись вещие зеницы». Боль открыла мне тайны души.
Жить, быть счастливым ― это значит на всё смотреть простыми глазами. Но вечно быть ребёнком невозможно. Грех познания рано или поздно совершается ― и счастье утрачено. Но и это естественно ― и вряд ли может быть иначе. И если бы мне сказали: останься таким, как был, я бы, наверное, не согласился.
Небо раскрывается, становится прозрачнее, выше, глубже, как будто с него слезает старая зимняя шкурка, а новая так чиста, так младенчески нежна, что ей больно даже от солнечного света. И на душе так же смутно, всё ноет и плачет.
Как странно, люди забыли, что жить надо любовью, большой и малой. Боже, как высушены сердца и ожесточились души!
Что вы ищите, люди, к чему стремитесь?
Страшно, что любить, как любят в юности, а здоровые люди всю жизнь, многие уже не могут.
Плод, ради которого прародители наши, Адам и Ева, ослушались Творца, потерян нами или уже съеден?
В Лисс ушёл корабль из Зурбагана, в час вечерней зари, когда отблески дня сгустились в узкую полоску на скате гаснущего неба. Тусклые краски вечера меркли в таинственной дали. Восток был чёрен, а на западе узкой полосой догорало ушедшее солнце.
***
Обстоятельства и люди стремились меня переделать и только запутали. А надо было дать мне волю ― и тогда увидели бы, что только так я и мог быть самим собой. Сгорел бы, но пламенем.
***
Живых людей часто не замечают, вычеркивают из жизни без сожаления и спохватываются только тогда, когда видят их физическую смерть.
На старом фото мальчик в чёрном пальто с поднятым воротником, в белом кашне и кепке (по моде пятидесятых), с глазами доверчивыми и чистыми, но уже полными печали. И этот мальчик умер. Его убили. Я хорошо помню, как это было. Он умирал несколько раз, но этого никто не видел, не понимал.
И так было не со мной одним.
В социализме понятие «человек» поднято на государственную высоту. Но это человек вообще, а отдельная личность, «маленький человек», забыт. Его не любят, боятся, даже ненавидят. Свободная воля мешает воле государства. Но из множества «человеков» с маленькой буквы состоит большой Человек. Нет его – нет и человека вообще, и в отдельности.
В мире капитализма многое наоборот. Он весь состоит из «маленьких» людей, желающих стать большими с помощью денег. «Маленький человек» там везде, он стоит у порога гостиницы «Большого», но и запаха этого большого не чует. Дверь плотно закрыта.
Великие и маленькие люди одинаковы в гораздо большей степени, чем сами об этом думают. Те и другие принимают свою зубную боль за объективный закон мира. Если великого человека, то есть, ставшего известным благодаря тому, что он делал или говорил, не любила ни одна женщина, он создаст теорию о безобразности любви, а если любили многие, то он сравнит любовь с прахом у ног своих.
***
То, что происходит на Западе, внушает тревогу и опасение, внутреннее несогласие. Запад деградирует. Северная же Америка (Соединённые Штаты) просто антигуманна. Если мы пойдем по этому пути, нас ждёт та же судьба.
Может случиться, что мы скоро станем ужасная нация, хуже американцев. У нас исчезнут даже тени, призраки идеалов. Мы ослепнем и объедимся, и всё же будем голодны, дух наш заснет, материальное закроет от нас Свет.
Мы посягаем на свободу с какой-то непонятной враждебностью. Идеалы живут в немногих. И чем дальше, тем меньше будет таких людей. Массы же будут всё беззаботнее относиться к идеалам как к утопиям и ненужным мечтам.
***
Мы живём в эру мрака и сумерек. Ясности рассудка нам не хватало всегда. При нынешнем режиме, когда попытка самостоятельного мышления приравнивается к преступлению, разуму вообще не находится места.
Америку ругают за вульгарный материализм. У нас вырастает нечто еще более ужасное: обесчеловечение личности, из которой выхолащивается всякая сущность, кроме безропотного подчинения обрядам и догмам официальной политики.
