Книга Александра Владимировича Щипкова «Религиозное измерение журналистики» – это книга, решающая сразу несколько задач. Книга, как любят сейчас говорить, многофункциональная. С одной стороны, это учебное пособие, публицистический альманах для чтения, предназначенный в первую очередь для студентов православных университетов и теологических факультетов светских вузов – для тех из них, кто интересуется актуальной историей религиозной журналистики в России и просто стремится быть в курсе злободневных общественных дискуссий.
Но в то же время книга, которую вы сейчас держите в руках, – это своего рода краткая схематичная энциклопедия, фотографический снимок эволюции современного этапа религиозной журналистики в России. Журналистики как зеркала, отражающего процессы, которые происходят в массовом сознании, в коллективной мысли общества, пытающегося сегодня думать и говорить о Боге, вере и Церкви. Это учебное пособие побуждает читателя к размышлениям и полемике, но в спокойном, рассудительном, можно сказать, дружественном ключе. Поэтому жанр этого сборника может быть определён ещё и так: «книга для домашнего чтения» тех, кто стремится научиться глубоко мыслить.
С разрешения автора мы разделили книгу на три рубрики: «Воспоминания», «Полемика» и «Религиозная журналистика». Так её удобнее читать и понимать.
В первой рубрике («Воспоминания») публикуются тексты, в которых описаны события, непосредственным участником которых был сам автор. Во второй («Полемика») собраны полемические статьи, затрагивающие современные актуальные религиозно-общественные темы. Сегодня эти споры выглядят несколько эмоциональными, но когда их будут читать спустя десятилетия, они, без сомнения, вызовут интерес у тех, кто будет заниматься историей русской религиозной журналистки. Третья рубрика («Религиозная журналистика») очень специфическая. В ней автор продолжает серию статей о религиозной журналистике, написанных им ещё в 90‑е годы XX века и опубликованных в книге «Соборный двор» (2003 год). Они посвящены осмыслению журналистского ремесла. Нравственный кризис информационного пространства, формы полемики тех, кто относит себя к «православным либералам» и «православным консерваторам», понимание задач, стоящих перед православным журналистом, и прочее. В конце книги помещён большой и подробный рассказ о собственных приключениях автора в этом ремесле и о людях, с которыми ему посчастливилось встречаться.
Все статьи, вошедшие в сборник, отбирал сам Александр Владимирович. Данный выбор – это авторская композиция, авторский взгляд на то, какое именно сочетание публицистических текстов является наиболее подходящим для современного студента, обладающего минимальной религиоведческой подготовкой. Признаюсь, лично я как преподаватель, постоянно наблюдающий за запросами и ожиданиями своих студентов и в то же время хорошо знакомый с творчеством А. В. Щипкова, предпочла бы несколько «перетасовать» вошедшие в сборник статьи – что-то отложить, а на их место включить иные тексты. Однако в конечном счете было решено не вмешиваться в авторский замысел. Каждая статья снабжена лишь моим кратким комментарием – как первой репликой в возможной беседе по поводу поднимаемой темы…
Когда работа над книгой была завершена, я попросила Александра Владимировича назвать лучшую, на авторский взгляд, статью. Он назвал три. Самая «программная» для него статья – это «Наша повестка дня». Самая печальная – «Джохар и Александр». А самая близкая для него – «Бедная женщина», в которой автор рассказывает о том, как его семья изготовила бронзовую мемориальную доску памяти матери – Татьяны Николаевны Щипковой. Ей Александр Щипков и посвятил эту порой спорную, но, безусловно, искреннюю «книгу для домашнего чтения».
Елена Жосул
Российский православный университет
Пасха, снег и мост Лейтенанта Шмидта
Великим постом 2011 года настоятель тарусского собора во имя святых апостолов Петра и Павла протоиерей Леонид Гвоздев, снимая с моей головы епитрахиль, сказал: «Просьба у меня к Вам, Александр Владимирович. Хотел бы к Пасхе в приходской газете “Крестное знамение” собрать воспоминания верующих о том, как они праздновали первую в своей жизни Пасху. И Вас прошу».
* * *
Я купил билет – картонную шершавую карточку размером два на четыре сантиметра. Кассир вставил её в компостер и резким ударом стукнул по набалдашнику. Пробил дату. На просвет можно было увидеть цифры: 12 04 74. Это была Страстная Пятница, а я грузился на станции «Смоленск» в проходящий поезд «Мариуполь – Ленинград». Состав с буквами «СССР» на вагонах тронулся на север. Запах угля и дыма проникал во все щели окон общего вагона, прицепленного первым за паровозом, и напоминал запах ладана. Я ехал на Пасху.
Утром в Ленинграде на Витебском вокзале меня встречал Володя. Он, как обычно, ждал меня в Световом зале у Ленина. Поехали на Красную улицу, возле площади Труда, где он снимал квартиру на первом этаже. Было пасмурно, ветрено и холодно. Переходя площадь, я посмотрел направо: мост Лейтенанта Шмидта горбом висел над Невой и исчезал в Васильевском острове.
Съёмная квартира на Красной улице находилась на первом этаже и представляла собой анфиладу из четырех помещений. Из прихожей гость попадал на кухню, сквозь неё – в одну комнату, затем в другую. Похоже, до революции квартира была дворницкой, но и сейчас, в 1974‑м, она немногим отличалась от оной по своему скудному убранству.
В комнаты не пошли, расположились на кухне. Решили, что готовить ничего не будем – только чай с сушками. Володя говорил о Туринской плащанице. Я впервые слышал о ней и пытался понять чудо. Он показывал мне маленький негативный фотоснимок, размером с паспортную фотографию, на котором практически ничего нельзя было рассмотреть. Позже, год спустя, гениальный питерский фотограф Борис Смелов изготовил мне в подарок большую фотографию Плащаницы, которая до сих пор висит у нас дома.
Я завидовал своим ленинградским друзьям. У них были книги и общение. Они столько знали о Боге и Церкви! Я же в Смоленске чувствовал себя одиноким, заброшенным и никому не интересным. Ходить в храм комсомольцу было небезопасно, но я не столько побаивался неприятностей, сколько избегал насмешек знакомых и ходил на раннюю службу, которая при епископе Феодосии (Процюке) начиналась в шесть утра. В это время в Успенском соборе собиралось прихожан пять-шесть, и советский школьник мог безнаказанно раствориться в закоулках громадного собора. Хор из двух человек, усталый диакон с сильным украинским акцентом… Но как они пели! Ничего подобного я никогда больше не слышал. И какой у них был прекрасный ладан! Резко-прогорклый, угольный и воинственный. И как замечательно потрескивали и величественно сталактитами отекали стеариновые свечи! Одигитрия смотрела сверху из застеклённого киота.