Глава 1
Мудрость без доктрины
1
Самый скучный и непродуктивный вопрос, который можно задать о религии: истинная она или нет, в смысле – получена ли она с небес под трубные звуки и сверхъестественно ли все вершилось пророками и небесными существами.
Чтобы сэкономить время, даже рискуя потерять читателя в самом начале книги, позвольте прямо заявить, что, разумеется, нет религий истинных в смысле получения их от Бога. Эта книга предназначена для людей, которые не могут поверить в чудеса, призраков или истории о неопалимых кустах и не испытывают глубокого интереса к деяниям необычных мужчин и женщин, вроде святой Агнессы из Монтепульчано, жившей в тринадцатом столетии, способной левитировать во время молитвы, поднимаясь на два фута над землей, и возвращать детей с того света, которую в конце жизни (предположительно) ангел на спине доставил из южной Тосканы на небеса.
2
Попытки доказать, что Бога нет, увлекательное занятие для атеистов. Суровые критики религии находили огромное удовольствие, в мельчайших подробностях расписывая идиотизм верующих, ставя последнюю точку лишь после того, как им удавалось (по их мнению) выставить своих врагов круглыми дураками или маньяками.
Хотя это занятие может приносить удовлетворение, речь не о том, существует Бог или нет, а стоит ли ввязываться в спор, если человек уже решил для себя, что все-таки нет. Посыл этой книги в следующем: вполне возможно оставаться убежденным атеистом и при этом находить религию в чем-то полезной, интересной и утешающей, а также думать над тем, как можно использовать некоторые ее идеи и практики в светской жизни.
>Вероятно, очень милая дама: святая Агнесса из Монтепульчано.
Можно оставаться равнодушным к христианской Троице или к буддистскому Восьмеричному пути и при этом интересоваться, как проводятся религиозные церемонии, поддерживается мораль, возникает дух общности, используются искусство и архитектура, поощряется тяга к путешествиям, тренируется разум и выражается благодарность красоте весны. В мире, кишащем самыми разнообразными фанатиками, как религиозными, так и мирскими, существует возможность сбалансировать отвержение религиозной веры с избирательным уважением к религиозным ритуалам и концепциям.
Именно когда мы перестаем верить, что религия дана свыше или предназначена для полоумных, все, связанное с ней, становится более интересным. Тогда мы уже способны признать, что религия изобретена нами, чтобы служить двум главным потребностям человека, которые актуальны и по сей день, но мирское общество так и не смогло найти для них адекватного решения. Первая – необходимость сосуществовать вместе в гармонии, несмотря на наши глубоко укоренившиеся эгоизм и тягу к насилию. И вторая – необходимость справляться с ужасной болью, возникающей от нашей уязвимости перед лицом крушения профессиональной карьеры, сложностей во взаимоотношениях, потери близких, собственных болезней и смерти. Бог, возможно, и мертв, но важные проблемы, которые заставляли нас оживлять его, никуда не делись и требуют разрешения. Они не могут исчезнуть только оттого, что нам удается найти некие научные несоответствия в притче о пяти хлебах и двух рыбах.
Ошибка современного атеизма в том, что он не замечает, как много аспектов веры остаются полезными, когда убраны главные догматы. Как только мы перестаем исходить из того, что должны или падать ниц перед Богом, или отрицать его, религия открывается нам как вместилище множества оригинальных идей, которые мы можем постараться использовать для смягчения некоторых наиболее досаждающих нам и остающихся без должного внимания болезней мирской жизни.
3
Я воспитывался в семье убежденных атеистов, мои родители-евреи считали веру в Бога чем-то вроде преданности Санта-Клаусу. Я помню, как отец довел сестру до слез в попытке развенчать робко высказанное ею предположение, что где-нибудь во вселенной Бог может жить отшельником. Ей тогда было восемь лет. Если обнаруживалось, что кто-либо из членов их социального круга тайком проявляет религиозные чувства, мои родители начинали относиться к нему с жалостью, обычно предназначенной для тех, у кого была обнаружена смертельная болезнь, и более никогда не воспринимали этого человека всерьез.
Хотя взгляды родителей оказали на меня огромное воздействие, где-то между двадцатью и тридцатью я пережил кризис неверия. Сомнения зародились от прослушивания кантат Баха, усилились в присутствии мадонн Беллини и едва не сокрушили меня после знакомства с архитектурой буддизма. Но лишь через несколько лет после смерти отца – его похоронили под иудейским надгробием на еврейском кладбище в Уилсдене в северо-западном Лондоне, потому что, странное дело, он обошелся без каких-то мирских распоряжений на этот счет, – я начал осознавать, сколь велики мои сомнения по части основополагающих принципов, на которых меня воспитывали с детства.
Уверенность в том, что Бога нет, оставалась непоколебимой. Но у меня просто оказались развязаны руки при мысли, что увлечение религией вполне допустимо, если не подписываться под ее сверхъестественными положениями, другими словами, думать о святых отцах, не оскорбляя памяти о собственном. Я признал: мое неверие в загробную жизнь или в небожителей не означает, что я должен повернуться спиной к музыке, зданиям, молитвам, ритуалам, празднествам, храмам, паломничеству, общим трапезам и катехизаторским текстам.
Мирское общество понапрасну ослабило себя, отказавшись от набора практик и идей, которые атеисты не желают использовать только потому, что они слишком уж тесно ассоциируются, пользуясь словами Ницше, с «дурными запахами религии». Мы выросли, боясь слова «мораль». Предложение прослушать проповедь вызывает у нас негодование. Мы отмахиваемся от идеи, что искусство должно возвышать или нести этический посыл. Паломничество не для нас. Мы не можем строить храмы. У нас нет навыков для выражения благодарности. Чтение повышающей духовный уровень книги представляется абсурдом для гордых. Мы противимся ментальным упражнениям. Незнакомые люди редко поют вместе. Мы поставлены перед неприятным выбором: или признать некие концепции касательно бессмертных божеств – или полностью отказаться от успокаивающих, утонченных и просто очаровательных ритуалов, для которых мы пытаемся найти эквиваленты в мирском обществе.
Отдавая так много, мы позволяем религии заявлять свои эксклюзивные права на те области, которые должны служить всему человечеству, и нам без всякого смущения следует вернуть их в мирскую реальность. Раннее христианство показало, что умеет отлично приспосабливаться к ситуации, активно используя чужие хорошие идеи, агрессивно вбирая в себя практики культов бесчисленных языческих богов, о чем современные атеисты стараются не упоминать, поскольку убеждены, что это все христианство. Новая вера воспользовалась празднествами середины зимы и назвала их Рождеством. Она впитала в себя эпикурейский идеал совместной жизни в философской коммуне и реализовала его в монастырях. А в разрушенных городах Римской империи христианство радостно вселялось в брошенные храмы, возведенные в честь языческих героев и памятных дат.
