Галац, 18 июня 1941 года
Расположенный между реками Прут и Дунай, посреди нескольких мелких водоемов, Галац пропах рыбой и гниющими камышами. (Добавьте сюда ощущаемый июньскими вечерами слабый запах наносов ила, который пристает к листьям деревьев, женским волосам, лошадиным гривам, длинным нарядам скопцов, кучеров-евнухов из знаменитой русской секты, для которой Галац стал последним убежищем и храмом.) От Брэилы до Галаца, от Сулины до низких гор Добруджи[1] располагается обширное пространство сияющей воды. Весенние половодья превратили эту территорию в огромное болото. Здесь, подобно гигантской занавеси, развевающейся под дуновениями ветра, плывет по холмам Валашская равнина. Через неровные интервалы из бесконечных болот робкими островами восходят участки желтой земли. Затем болота постепенно переходят в подобие мелководного бассейна, на территории которого лежат спокойные воды озера Братеш[2], вечно укрытые прозрачной бледно-голубой дымкой.
Галац расположен на краю этого бассейна, на вершине треугольника, образованного реками Дунай и Прут, которые сливаются в нескольких километрах ниже по течению от города. Далеко у горизонта создают фон к этому изменчивому пейзажу с его низкими домиками, болотами и дымкой горы Добруджи. Они отражают те же зыбкие тени синего и зеленого цвета, создают ту же обстановку романтики и утонченной невинности. Зачастую они исчезают за горизонтом, оставляя за собой в мерцающем свете чувство неясной печали, ощущение, которое присуще по большей части женщинам.
Между моей гостиницей и Советской Россией находится лишь река Прут с ее неторопливыми желтыми водами. Здесь, неподалеку от устья, она расширяется и образует обширную мутную котловину озера Братеш, гладкая поверхность которого здесь и там изрезана зарослями камыша, растущего часто и плотно на илистом берегу. В эти дни берег Прута кажется необычно пустынным. По поверхности реки не прокладывает себе путь ни буксир, ни грузовое судно, ни даже ревущий моторный катер. Можно увидеть лишь, как одинокие лодки румынских рыбаков снуют туда и обратно посреди медленных, покрытых тиной вод у самой кромки берега. Но горе тому, кто осмелится оказаться поближе к середине реки: русские сразу же откроют по нему огонь. С наступлением темноты дозоры русских начинают стрелять в ответ на каждое шевеление листьев, на каждую хрустнувшую ветку. Даже слабых всплесков воды, которые она время от времени издает, ударяясь о берег, достаточно для того, чтобы привести их в состояние тревоги.
Из окна моей комнаты можно невооруженным взглядом разглядеть дома на русском берегу, склады пиломатериалов, дым нескольких буксиров, стоящих на якоре в заливе реки. На дороге, что проходит вдоль реки, можно различить в бинокль группы людей, скорее всего солдат, колонны техники, кавалерийские разъезды. По ночам советский берег кажется полностью погруженным во мрак. Создается впечатление, что оттуда, с того берега, приходит ночь, там она растет и крепнет, подобно черной стене, стоящей напротив румынского берега с его мерцающими огоньками. На рассвете советский берег постепенно открывает свои закрытые на ночь глаза и смотрит на реку с тусклым, необычно печальным и беспокойным выражением.
Ватаги ребятишек гоняют друг друга вдоль широких аллей общественных садов. Группы людей наклоняются над парапетом Бельведера, который резко возвышается над голой красноватой гладью обширных болот, изрезанных железнодорожными насыпями. Прикрывая глаза руками, они наблюдают за русским берегом.
Там, на дальней стороне берега реки Прут, из домов городка Рени клубится вверх голубоватый дым, который лениво растворяется в пыльном воздухе. (Еще два дня, а может, один день, а может, всего несколько часов.) Я поймал себя на том, что смотрю на часы городской башни, подъезжая на машине к мосту, соединяющему Галац с советским городком Рени.