Совсем недавно я не мог и помыслить, что когда-то буду умолять о глотке воды. Простой чистой воды.
Не знаю, сколько времени назад это произошло. Месяц? Год? Говорят – человек не живет без воды больше нескольких дней. Мне кажется, что я прожил уже несколько столетий, и каждый миг этого столетия стал жаждой, нестерпимой, мучительной.
Наше селение было ближе других к истоку реки. Рассказывали, что она берет силу из нескольких горных ручьев, потом ныряет под землю – и выходит к лесу уже немалым, смелым потоком, потоком-подростком, зовет к себе лесные родники. Мы видели реку уже в юной силе, следующее по течению село – в молодой и почти полноводной, далее она приобретала зрелость. Соседи побаивались нас и всегда шли на уступки, опасаясь, что при любых сварах мы испортим их воду. Мы гордились этим. Воду пил скот, и обилен был урожай.
Ничто не омрачало нашего существования.
Ничто. Кроме прихода Чужаков.
Они появлялись в этих землях раз в год. Мы закрывали двери домов, амбаров, каждого стойла, чтобы они не украли ничего из нашего имущества, – впрочем, не было никого, кто бы помнил, чтобы пропало хотя бы яблоко. Мы закрывали глаза детям рукой, чтобы они не смотрели на этих презренных людей, у которых нет ни дома, ни поля, если они предпринимают путешествия в такую даль.
Там были молодые и старые, мужчины и женщины. Молодые не были сыновьями зрелых, женщины не были женами этих мужчин. Они шли, сосредоточенные и погруженные в себя, в истрепанной от долгого пути одежде. Пройдя мимо сел, они уходили в лес. Каждый знает, что в чащу леса ходят лишь колдуны да опытные охотники, – у этих не было ни луков, ни стрел.
Два древних старика в нашем селении говорили странное о них. Будто идут Чужаки для того, чтобы очистить исток нашей реки. Через чащу, в горы. Будто старые ручьи умеют умирать, а пришельцы умеют находить новые родники, и слышат их журчание под землей, и направляют их в реку, без чего река бы обмелела. Будто только их обветревшим рукам – которыми размахивают они на пути и держат дорожный посох вместо того, чтобы обрабатывать землю, – доверяет наша река в своем младенчестве, и без них вода бы пропала навек.
Говорили также старики, что раньше Чужаков звали не Чужаками, а как-то иначе. Что тайны их -вовсе не тайны, и откроют они их любому, кто готов идти с ними к месту рождения реки – не из корысти, а только затем, чтобы у каждого из нас была чистая вода. Что в прежние времена все люди из сел знали ту мудрость, учились у них и шли с ними. Никто не верил старикам. Никто не мог и представить себе, что можно пригласить в дом – страшно подумать – Чужака. Мой дед еще застал времена, когда Чужаки предлагали сами рассказать о реке. Их гнали, бросали в них камни. Последнего такого нахала просто убили, и сородичи унесли его тело. Жалкие попрошайки, столько веков они ходили через наши земли, хотя знали, что им не подадут. На что надеялись? Что кто-то будет слушать их сказки? Что мы поверим, будто они могут преодолеть чащу леса и выйти к горам?
Один старик умер, а за ним и другой. Хоть их и считали давно выжившими из ума, но таков уж у нас закон – почитать седины. Теперь, когда они ушли к предкам и их тела нашли упокоение на холме, мы решились, наконец, положить конец блужданию чужаков по нашим селениям. Гонцы были посланы к людям, живущим по течению реки, и вернулись с согласием. Из моего села собралось несколько мужчин, по пути к ним присоединялись мужчины другого села, и так до последнего, у которого они и встали, чтобы ждать.
Они рассказывали, как появились на дороге Чужаки. Как хотели пройти. Как пытались что-то объяснить. Но люди не стали вслушиваться в их жалкое бормотанье, схватились за палки и дубье, кого-то из пришлых сбросили в реку, а дети и подростки бросали камни, стараясь попасть в голову, хвастаясь меткостью. Уцелел ли кто? Я не знаю. Мужчины, освободив свою землю, вернулись по домам.
Через неделю мы вышли и увидели, что наш чистый ручей превратился в вонючие помои. Он тек и распространял зловоние, и даже скот отскакивал от этой воды. Мы бросились к забытым колодцам – но колодцы пересохли либо издавали то же зловоние. Запасов было на день: несколько поколений даже не знали, что значит делать запасы воды. Не успели мы даже задуматься о том, какие боги и почему наслали на нас такую кару, как поток обмелел, а потом и вовсе прекратил течь. Ил и грязь – всё, что осталось нам. Надо было послать кого-нибудь на разведку – но никто из нас никогда не доходил и до чащи леса, не говоря о горах. Стоило поискать родники – но никто не умел и этого делать. Последнее, что оставалось, – это выжимать в рот плоды и ягоды и доить коров, но плоды, казалось, сжались, оставшись без влаги, а коровы шарахались от людей, позволяя приблизиться лишь телятам, и искали водопой.
Мы собрались и пошли. Высыхающие на глазах болота, пустые колодцы, брошенные дома, бессильно упавшие и ревущие животные – вот что встречало нас. Дети плакали и просили воды. Родители спускали их с рук и ускоряли шаг, не оглядываясь.
Я всегда был крепким и ловким, но тут обессилел. Напрасно я стонал и тянул руки к уходящим. Были дети, которые звали мать и отца уже где-то далеко позади, – неужели кто-то обернулся бы ко мне?
Я умолкну. Я только сейчас разглядел, кто вы, спасшие меня. В потрепанной одежде, с обветренными лицами. Мне стыдно, что я пил воду из ваших рук. Теперь, когда мы умерли или разбрелись по разным землям, вы беспрепятственно пройдете там, где я сеял пшеницу. Только зачем? Я не верю сказкам о бескорыстных пришельцах, которые живут для того, чтобы у других была вода, и учат, как отыскать родник. Не верю. Я не сделаю больше ни глотка, скажите ей, чтоб отошла от меня и унесла свою флягу.
Пройдут годы, и будут гулять по земле стариковские бредни о том, как изгнанники возродили реку, как ожила она и смыла нечистоту своего поруганного русла. Пусть внимают этому бездельники и невежды. Мне этого, к счастью, уже не услышать.
