Июль в этом году выдался жарким и засушливым, солнце безжалостно выжигало землю, превращая полдень в кочегарню. Чернозем, изголодавшийся по влаге, трещал. Духота, жар. Люди спасались от жары в своих мазанках, в холодке на базах, под навесами. Одну Марью ноги домой не несли. Как ушла с раннего утра в поле, так и не возвращалась. Маетно и тяжко было ей на душе. Где-то по середь груди крутило что-то и выворачивало, будто репьев кто внутрь насажал, сухих колючих. Не выплюнуть этих репьев, не растереть. Сгорела Марья! От пылающего здоровой жизнью и силой кострища одни головешки остались. А как хороша она была! Сильная, статная, волевая. Ростом высокая, глаза большие янтарные, смуглая кожа, обласканная солнцем, темный тяжелый гладкий волос. Степенная, вдумчивая, крепкая. С какой радостью шла она в жены своему Сашке. Как страшно было ему собраться с силами и заслать сватов в большой опрятный дом кузнеца у речки! Зря боялся, полюбился он Марье еще на прошлую Евдокию. Больно всё это было вспоминать сейчас. Поплакать бы, да нет слёз… Полюбилась ему другая. А ведь как жили! Свёкoр с батей сразу после свадьбы поставили новую избу. Скотину помогли купить. Свекровь, Аглая Степановна, женщина добрая, но суровая, новую сноху одобрила. Девка справная, работящая пришлась по душе. Приданное дали за ней хорошее. В первый же год родила Марья сына, Ивана. Ох, радости – то было. Тихо и счастливо жили они, но занесла Сашку нелегкая…
Дело было под Рождество, Ванятке третий год шел. Зимой в деревне работы немного. Скотине дал, печь истопил и все дела. Сманил Сашку дружок его, Никитка, в город податься на заработки, мол, чего дома-то сидеть? А в городе знакомый у него есть, вдовец старый, бездетный, звал к себе квартировать, обещал обучать сапожному делу. Тот стар становился, да подслеповат. Одинокий. Вот и предложил Никитке: «Ты, парень шустрый, приезжай. Мне подсобишь, и сам подучишься. А там состарюсь, помру, хоть будет, кому похоронить, хош кого бери с собой. Но сразу говорю за энто дело (щелкнул себя под подпородку) ни-ни». По «энтному делу» проблем у Никиты не было, у него другая болезнь была, охота страшучая до женского полу. Нет наверно той вдовушки, на весь их родной Копыл, да и ближайших сел, которой он не согрел перину. Замужних Никитка редко охмурял, но бывало. А вот молодых девок не трогал – так пошутить. Боялся, что в случае чего, от отца получить, а самое страшное – сразу женят. Так и гулял по-тихому и все мечтал о сытой городской жизни.
Сначала Сашка предложение отверг, кому нужны они в городе-то? Но, отшумели праздники, уж и Крещение подошло. Задумался. Февраль – месяц лютень. Из избы не выйдешь. А тут работу предлагают, все же копеечка. И жену порадовать хотелось и маленького Ванятку. Думал Сашка, думал, да и решил ехать. Марья опасливо восприняла желание мужа. «Ну что же ты, дуреха моя, к весне – то вернусь, мать с отцом рядом. А так сам башмаки шить буду, подработка лишняя, там глядишь и Ивана нашего выучу, тут сапожню и сделаем!»
– Ох, и мечтатель ты, Сашка. Какая еще сапожня? Ладно, езжай. Но, чтобы до масленицы был, праздник, истоскуюсь я, да и к посевной надо готовиться. На том и порешили.
Мать и свекровь встали в позу:
–Куда! Да ты что! Мужика от семьи? С ума сошла! Время какое! Да ты знаешь, города-то энти? Пущай дома сидит. Нечего. Да и с кем? С Никишакой? С разгульником энтим!?
Сомнения Марью брали, но как-то за мужа обидно стало. Честный, порядочный, с девками, кроме нее не гулял. Вечерами дома. На все гулянки они вместе ходили. А тут и отец со свёкром поддержали. Сапожное мастерство дело прибыльное, а хороший сапожник у них за 30 верст.
– Пущай Санька съездит, подучиться. Марье мы поможем, и огород, ежели чего посадим.
