Сиренево-серой, кривой полоской вырисовывался рассвет на небосклоне. Холодный туман окутывал узкие улочки, густился во дворах, с замиранием ожидая первых лучей солнца. Время будто застыло, повисло, как и этот туман, который сосредоточился над высохшей, почти коричневой травой, оставшейся с прошлого лета, проникая между щелями в заборах палисадниковых ограждениях.
На самой окраине заголосил первый петух, его подхватил другой, пока к ним не присоединились еще несколько с разных концов аула. Нет, не приметное оно было это утро. Обычное, втертое в быт жителей, пропитанное не одним поколением, с его привычным укладом и заботами.
Только холодное утро. Будто не майские деньки настали, а опять вернулась промозглая осень.
Помнилось еще, как осенью стыла земля, как редели деревья, как таял облик теплого лета, чтобы потом укрыли снега белыми просторами всю округу, выравнивая дороги, утомляя глаз, ослепительный белизной. И вот, как одно мгновение, уже и снова лето не за горами. Только погода еще не желает побаловать своей ласковой теплотой. Холодно…
Дария́ выдохнула пар изо рта, закуталась в телогрейку и пошла в сарай. Теплый запах навоза с прохладной улицы, защекотал в носу. Она встала на пороге, но не прошла вовнутрь. Слышалось грузное дыхание коров, вырывающееся из ноздрей горячим паром, белесо таявший в сумерках сарая. Где-то в углу попискивали утки, тесно прижимаясь друг другу, за перегородкой шуршали бараны. Привычная работа ждала Дарию, но она не могла перешагнуть порог. Она уставилась невидящим взглядом куда-то в сторону, только чувствуя, как ей холодно.
Замычала старая корова, всегда нетерпеливая, от чего Дария начинала доить ее перовой. Огромная пятнистая буренка, давала больше всех молока, вымя ее было тяжелым наливным, а если чуть замешкаешься, молоко начинало сочиться прямо на навозный земляной пол, белыми узкими полосками растекаясь в разные стороны, пока трещины утрамбованной почвы не впитывали в себя парную жидкость.
Через мутное стекло постепенно просачивался утренний свет, вырисовывая в темноте светлые бока коровы, ее черный с красными прожилками глаз, наблюдающий за Дарией, которая, непонятно почему, не торопилась облегчить ее вымя. Дальше стояли еще коровы, но их пока не возможно было разглядеть из-за густой темноты сарая, только глухой стук переминающихся копыт, которые будто тоже заражались нетерпением от старой подруги.
А холод сковал пальцы на руках, чувствовалось, как кожа под одеждой начинает покрываться мурашками. Хотя уже днем от этого холода не останется и следа, солнце, поднимаясь высоко в небо, обогреет землю. Пусть еще подтапливаются печки в домах, да и весна запозднилась, но лето уже так близко. Как же горько от этой мысли, как обидно и больно.
Наверное, будет жарко. Наверное, жизнь в этих местах не особо изменится, хотя изменения пришли уже прошлой весной, когда построили, наконец, за столько лет, хорошую трассу вдоль аула. Стали чаще проезжать по ней машины. Пусть в основном мимо, не кто-то из родственников, но все равно, ощущение, что что-то изменилось, не покидало уже никогда. Эта дорога будто стала проводником для тех, кто торопился к другой жизни, не схожей с этой замедленной и блеклой. Спешила жить на новый лад в основном молодежь. Люди тянулись в город, опустошая сельские земли, покидая отчие дома. Их, этих заброшенных домов, теперь стало больше, сиротливо глядящих на мир замутненными стеклами окон.
Только вчера Дария проходила мимо них, обжигаемая болезненными воспоминаниями недавнего прошлого…
Но это все сейчас не важно. Теперь все действительно останется в прошлом. Эта точка, маленькая точка в ее судьбе.
Губы, высохшие с трещинками и облезлой кожей, невольно приоткрылись, будто Дария хотела что-то прошептать, но только устало прикрыла глаза, желая в этот момент только одного, чтобы ничего этого не видеть, чтобы в миг все изменилось, и она перестала чувствовать этот ужасный, проникающий до самых костей холод.
Не включая свет, Дария сделала решающий шаг, сняла толстую веревку, которой обычно обвязывала хвост коровы, чтобы не хлестал по лицу во время дойки, нашла еще один кусок подлиней и связала их как можно крепче. От резких движений платок на голове сполз вниз, растрепав копну черных волос. Она будто хотела успеть, от чего все делала так быстро, словно и эта работа для нее была привычной. Сдувая волосы, падающие прямо на глаза, она подняла голову к потолку.
Из темных кривых досок торчал массивный железный крюк, на который подвешивали тушу животного для разделки. Будто чей-то кривой указательный палец, застыл в воздухе, в загнутом виде, призывая к своей холодности. Дария замерла на мгновение, но потом снова решительно подскочила к табуретке в углу, скинула ведро, поставила его под крюком и встала сверху. Руки почти согрелись, отчего она ловко связала один конец веревки на крюке в узел, а другой петлей закинула себе на шею.
Тишина. Какая хорошая, спокойная тишина. Будто и животные замерли в ожидании и непонимании действий хозяйки.
Глуховато, но все же можно было сейчас расслышать хриплый крик петуха, где-то по соседству от них. Заводила у них был молодой, голосистый, а этот, будто завершающе, сипло оповестил, что утро действительно наступило.
Дария облегченно вздохнула, посмотрела на мутное окно, за которым, мало что можно было разглядеть. Свет даже днем едва сюда попадал.
Не было страшно, наоборот, так спокойно, как еще никогда за годы, что она жила в этих краях. Было такое чувство, что, наконец, она сделала что-то самостоятельно, что-то такое, что твердо знала – это она, она сама так решила!
И это принятое решение, еще стучало в такт ритму ее сердца, еще горело в ее мыслях, закрывая пеленой пустоту в ее хрупкой душе. Теперь точно.
Ее мысли уносились далеко в детство, вспоминая родителей, братьев и сестер. Родной дом. Все это было как будто во сне, вроде и жила она там, вроде и было это детство, но такое далекое, такое замутненное всего лишь семью годами, проведенными в чужой стороне. Там, где она возможно никогда бы не была, где не познала все то, что человек иногда не проживает за всю жизнь, а она изжилась несколькими летами. Не обрела она счастье в чужой стороне, осталась она для нее словно вынужденная каторга. Только не смогла Дария сохранить даруемое богом счастье, в котором был весь смысл, вся ее суть, оправдание за утраченные годы и юность.
Она посмотрела в окно, улыбнулась горько своим мыслям, качнулась вперед и повисла.
